— Я так понимаю, мистер Ариас весьма серьезно относился к тому, что произошло с его дочерью?
Гейтс окинула обвинителя пытливым взглядом.
— Мне показалось, что мистеру Ариасу крайне необходима моя помощь.
— То есть, — не унимался Салинас, — мистер Ариас всерьез рассматривал возможность провести психиатрическое освидетельствование?
Лицо Гейтс являло собой маску непроницаемости.
— Мистер Ариас все планировал заранее, всегда был пунктуален, а на протяжении беседы — неизменно сосредоточен. Я бы сказала, мистер Ариас был всецело предан идее довести дело до конца.
— Доктор Гейтс, в вашем представлении согласуется ли подобное поведение с мыслями о самоубийстве?
— Я бы этого не сказала.
Паже наклонился к Кэролайн:
— Она говорит о нем так, словно он был каким-то необыкновенным человеком. Как считаешь — с чего бы это?
— Не понимаю, — пробормотала Кэролайн. — Но что-то здесь неладно. Чем же они все-таки занимались во время этих консультаций?
— За пятнадцать лет практики, — спрашивал Салинас, — встречались ли вам пациенты со склонностью к суициду?
Гейтс впервые опустила взгляд.
— Я знала двоих, — тихо произнесла она, — которые покончили жизнь самоубийством. Девушка-подросток и взрослая женщина, мать. Это было самым тяжелым испытанием в моей жизни. Если в подобных обстоятельствах мои личные переживания что-то значат. — Гейтс подняла глаза. — Кроме этих двух случаев мне приходилось встречать людей с инстинктами к саморазрушению. Я очень тонко чувствую это, тем более что два моих пациента покончили самоубийством.
Салинас понимающе кивнул.
— Есть ли отличительные признаки, по которым вы распознаете потенциального самоубийцу.
Выражение тревоги в глазах Гейтс смягчило ее облик.
— Универсальной характеристики не существует. Но, как правило, к группе повышенного риска относятся люди, страдающие острой формой депрессии, с низкой самооценкой, резкими перепадами настроения; их может преследовать чувство, что они не в состоянии контролировать ситуацию… — Она помолчала. — В большей или меньшей степени все эти симптомы проявлялись у тех двух пациенток, которые решили уйти из жизни.
— Наблюдали ли вы нечто подобное у мистера Ариаса?
Свидетельница покачала головой.
— Нет. В каком-то смысле мистер Ариас обладал весьма высокой самооценкой. Если уж на то пошло, мне показалось, что у него были необычайный запас жизненных сил и неистощимая находчивость.
Салинас выдержал паузу, давая возможность присяжным в полной мере оценить смысл сказанного Гейтс, затем спросил:
— Когда вы в последний раз видели мистера Ариаса?
— По-моему, это было в четверг, то есть, как я понимаю, за день до того дня, когда его в последний раз видели живым. Обычно мы встречались с ним по понедельникам и четвергам, и в тот раз, уходя, он подтвердил, что придет в понедельник. Так что я была немало удивлена, когда он не объявился.
— Каким он вам показался в тот последний четверг?
— Обычным. Вообще, у мистера Ариаса редко менялось настроение: всегда оживленный, но вместе с тем полный решимости добиться своего — то есть постоянного опекунства над Еленой. Он был вполне удовлетворен своим заявлением в суд, которое составил с целью оградить Елену от общества мистера Паже и его сына. В то же время его раздражало то упрямое желание миссис Перальты отправиться в Италию. Он рассчитывал, что она иначе отнесется к его заявлению.
— Был ли он подавлен или находился в состоянии отчаяния?
— Мне этого по показалось.
Салинас кивнул молодой женщине, которая сидела рядом с ним за столом обвинения. Та проворно встала и в считанные секунды вместе с помощником судьи установила неведомо откуда появившийся треножник, на который водрузила увеличенную копию написанного от руки письма. «Я ухожу из жизни, потому что увидел себя в истинном свете. Я понял, что я всего-навсего жалкий эгоист…»
Что-то настораживало в этом по-детски неразборчивом почерке. Когда Гейтс взглянула на письмо, ей впервые стало не по себе.
— Сторона защиты утверждает, — сообщил Салинас, — что эту записку, найденную в квартире мистера Ариаса рядом с фотографией его дочери, написал он сам. Судя по всему, вам незнаком этот почерк?
— Я ни разу не видела, чтобы мистер Ариас брался за ручку. Разве что подписывая чек.
— Соответствуют ли слова данного письма характеру мистера Ариаса, каким вы себе его представляете?
Присяжные впились глазами в представленный на всеобщее обозрение документ. Казалось, Луиза Марин снова и снова повторяет про себя слова предсмертной записки Рики.
— Не думаю, что он видел себя именно в таком свете, — тихо произнесла Гейтс. — Или хотел, чтобы его видели другие. — В глазах Даэны мелькнуло жуткое осознание того факта, что ее клиент действительно был убит. — Я просто не в состоянии поверить, что тот человек, которого я видела в четверг, мог написать такое.
Кэролайн, чувствуя огромное внутреннее напряжение, медленно встала. Ей еще ни разу не приходилось допрашивать свидетеля обвинения, не ознакомившись предварительно с его показаниями полиции и не выстроив в уме весь ход перекрестного допроса. Но у этого свидетеля не было показаний. Гейтс — истинный знаток своего дела, к тому же не преследовавшая никаких своекорыстных целей, только что поставила Криса Паже в весьма непростое положение, а у Кэролайн не оказалось ни малейшей зацепки. У нее было лишь слабое, полуоформившееся ощущение, что за ответами Даэны кроется некий подтекст.
— Встречаясь с мистером Ариасом, — осторожно начала Кэролайн, — пытались ли вы проследить за обстоятельствами его личной жизни?
— До некоторой степени, — ответила Гейтс, не сводя с нее пристального взгляда.
— Например, говорил ли мистер Ариас, что в детстве и отрочестве он выносил побои от родного отца?
Гейтс на мгновение смешалась.
— Да. Он упоминал об этом.
— В каком контексте?
— Говорил об этом с возмущением, подчеркнув, что сам он, даже пребывая в гневе, ни разу не позволял себе и пальцем дотронуться до Елены. Мне было ясно, что его воспоминания о детских годах омрачены этим горьким опытом.
— Верно ли, что жестокое обращение к детям в семье передается из поколения в поколение и что к жестоким отцам в детстве, возможно, относились также жестоко?
Гейтс согласно кивнула:
— Да, это так.
— Верно ли это положение и применительно к жестокости на сексуальной почве? — спросила Кэролайн, склонив голову.
Гейтс помедлила, словно пытаясь по глазам адвоката определить, куда та клонит, затем нехотя выдавила:
— Да.
— Доктор Гейтс, если я правильно поняла, беседуя с мистером Ариасом, вы много времени уделяли вопросу о том, что его дочь Елена, возможно, стала жертвой совращения?
— Вы правильно поняли.
Чувствуя, как напряжены ее нервы, адвокат подошла ближе.
— В ходе бесед с мистером Ариасом, — тихо произнесла она, — не возникало ли у вас ощущения, что ваша помощь требуется ему для того, чтобы справиться с какими-то сугубо личными проблемами?
— Я не заметила, чтобы его волновал этот аспект, — осторожно парировала Гейтс. — Скорее, его интересовало, можно ли подобрать какие-то ключики, чтобы заставить Елену говорить о том, что с ней произошло. Если вообще что-либо произошло.
Кэролайн уперла руки в бока.
— Однако вы оценивали хотя бы вероятность такого подхода?
Гейтс нахмурилась.
— Все мои оценки складывались из разговоров с мистером Ариасом. В этом смысле я не услышала от него ничего такого, что заставило бы меня предположить вероятность того, о чем вы упомянули. Короче говоря, его сексуальная ориентация не вызвала у меня сомнений.
— Хотя в детстве мистер Ариас принадлежал к числу так называемых «детей-мучеников»?
— В смысле физическом, но отнюдь не сексуальном. Это совершенно разные вещи. И у меня не было оснований подозревать, что мистер Ариас избивает собственную дочь. А ведь если исходить из его личного опыта, то он, скорее, был бы способен именно на это, а не на сексуальное насилие.
Кэролайн не сводила с нее внимательного взгляда.
— Коль скоро речь зашла о личном опыте мистера Ариаса, говорили ли вы с ним о его отношениях с матерью?
— Более или менее.
— Что же вам удалось выяснить на сей счет?
— По словам мистера Ариаса, мать просто обожала его. Он упоминал об этом несколько раз — с некоторой долей гордости.
— Что еще он рассказывал о Соне Ариас?
— Немного. Хотя мне показалось, что он всегда чувствует ее поддержку. — Гейтс помолчала, словно прикидывая, следует ли говорить больше, чем она уже сказала. — В целом у меня сложилось впечатление, что мистеру Ариасу комфортнее в обществе женщин. — Может быть, потому, что женщины понимали его лучше, чем мужчины. Это случается в семьях, где отец жестокий деспот, и ребенок не питает к нему нежных чувств, а мать, напротив, души не чает в своем чаде.
