К сумеркам я вернулся к себе в Илиджу.
В этом году суровая зима как-то быстро сменилась весной. Обыкновенно говорилось: идет весна, но сейчас она к нам прибежала, а может быть, даже прилетела. Снег быстро осел, потемнел, а затем и вовсе исчез. Целые фаланги перелетных птиц проносились над нами, давая знать криками о приближении теплых дней. Первыми нашими посетителями были аисты. Они вернулись восвояси на свои прошлогодние гнезда, расположенные на высоких тополях и на крышах домов. Люди прозвали их пулеметчиками, потому что они часто оглашали воздух ритмической трескотней клювов, напоминавшей отдаленную пулеметную стрельбу.
– Вот снега спали, ваше благородие, а до подножного корма еще далеко. Боюсь, что один раз утром приду в конюшни, а лошади возьмут да одна у другой хвосты и объедят, – говорил мне вечно озабоченный фельдфебель Цымбаленко. Его опасения были очень основательны: совершив большой скачок вперед, армия оставила далеко за собой весь тыл.
Отсутствие на первое время промежуточных баз, а также бездорожье вследствие распутицы ставили нас в продовольственном отношении, особенно в фураже, в очень тяжелое положение. Первоначально фураж не додавался, а затем его просто не выдавали по несколько суток. Все то, что турками было припрятано, давно было найдено и съедено. Каким жалобным ржанием и тоскливым взглядом встречали бедные животные конюхов, когда последние приходили в конюшни с пустыми руками. Даже терпеливые мулы, и те опустили головы.
С нелегким сердцем я вернулся однажды в свою комнату. В сумерках в дверь кто-то постучался.
– Войди! – крикнул я.
В дверях остановился каптенармус моей команды унтер-офицер Жадаев. Это был мужчина лет 28–30, выше среднего роста, сухопарый и широкий в плечах. Его слегка вытянутое и рябоватое лицо с серыми выразительными глазами показывало энергию и силу. Он был из староверов и поморян, кажется, Архангельской губернии, и в нем отражались полностью черты характера его народности. Толковый, дельный, отлично знающий службу – он мог служить образцом прекрасного солдата, служившего не за страх, а за совесть. Будучи сам к себе требовательным по службе до щепетильности, он ее требовал и от подчиненных. В этом, быть может, был его единственный дефект, так как его взыскания доходили до суровости, а подчас и до жестокости, что и послужило причиной его перевода еще до начала войны из пулеметных унтер-офицеров в каптенармусы.
Жадаев – это был человек, который не только не смеялся, но, кажется, и не улыбался. И только когда я ему объявлял приказ о предстоявшей охоте, тогда сумрачное лицо поморянина прояснялось. Охота для этого молчаливого человека была не только приятной затеей, но и страстью, а может быть, и смыслом жизни.
Бывало, в сильную зимнюю стужу, когда невозможно было вести на дворе никаких занятий, Жадаев просился в отпуск на охоту.
– Куда тебя несет в такое время? Пропадешь, еще потом за тебя отвечай, – говорил я ему.
– Никак нет, ваше благородие, нас на льдинах уносило ветром на сотни верст, и то мы не пропадали.
Сейчас этот солдат передо мной говорил в нос, что служило знаком плохого расположения его духа.
– В чем дело, Жадаев? – спросил я его.
– Только что вернулся, ваше благородие, с хозяйственной частью из Эрзерума. Там интендантство сказало нам, что фуража нет, и не будет до следующей недели. Обещались послезавтра выдать только соломы и жмыху. А о сене и об овсе лучше и не думать. У нас из всей экономии осталось на завтра зерна полдачи.
– Плохо дело наше, Жадаев, – ответил я.
– Я пришел доложить вашему благородию, что тут верстах в тридцати в горах можно достать сено и зерно, но искать надо беспременно сейчас же, а не то артиллеристы пронюхают, а после них ни соломинки не соберешь.
– Как же делу помочь, Жадаев?
– Наш сосед турок, которому с нашей кухни часто перепадает лишний котелок борща, сказывал, что он знает, где можно достать сена. Он показывал в сторону Палантекена и говорил, что там в хуторах он прошлым летом был на покосе и что турки при нашем наступлении скот угнали, а сено и зерно оставили.
– В таком случае, Жадаев, не мешает в том направлении произвести разведку.
– Так точно, ваше благородие, за этим я и пришел к вам. Ежели дозволите, то я сейчас же отправлюсь. Возьму с собою этого турка и кашевара Вартанова. Армяшка больно хитер, а важнее всего, что по-турецки говорит. Он-то и разузнал от турка обо всем.
– Так что же, Жадаев, валяй на Палантекен. Возьми с собой Вартанова и гололобого. Действуй осмотрительно и на хуторах через Вартанова предупреди, что ежели с вами что случится, то у них не останется камня на камне.
– Понимаю, ваше благородие.
– Бог в помощь, Жадаев.
– Счастливо оставаться, ваше благородие.
Жадаев по уставу повернулся кругом и вышел.
Ночью я несколько раз просыпался. Меня беспокоила мысль о том, как управится Жадаев с нелегкой задачей. Последняя была сопряжена помимо трудностей и с риском, так как в горах еще пошаливали курды. Я немало был удивлен, когда около десяти часов утра, во время строевых занятий, ко мне подъехало три всадника. Это были унтер-офицер Жадаев, кашевар Вартанов и турок. Последний для меньшей подозрительности был одет в наш полушубок, а вместо фески на его голове сидела серая солдатская папаха. Люди и кони были забрызганы грязью, вид у них был очень усталый.
– Ну, как дела, Жадаев? – спросил я. На суровом лице солдата на момент появилась полуулыбка.
– Сена и ячменя вдоволь, но надо торопиться, ваше благородие, пока не поздно. Боюсь, нестроевая рота, разведчики и батарейцы (артиллеристы) могут сегодня же разузнать.
– Цымбаленко, – крикнул я, – соберите мне в помещение первого взвода всех конюхов и ездовых!
Через несколько минут я с офицерами вошел в первый взвод, где между собравшимися был и Жадаев.
– Вот что, молодцы, через час после получки обеда забирай коней и вместе с тем не забудьте взять полотнищ и веревок, и отправляйтесь все за сеном. Вас поведет подпоручик Кузнецов. В каком направлении двигаться и где сено, – обратился я к подпоручику Кузнецову, – вам об этом доложит унтер-офицер Жадаев.
Во взгляде серых глаз Жадаева я заметил какое-то несогласие с моими распоряжениями.
– Разрешите доложить, ваше благородие, что ежели мы днем отправимся по сено, то наша затея будет видна, и за нами поплетутся все. Совсем другое, ежели мы выступим с вечера, а к рассвету вернемся. Когда такие маневры мы совершим в несколько ночей, то мы сможем сделать себе запас почти на месяц.
Унтер-офицер был прав, и мне, признаться, сделалось неловко, что мое приказание было основано на неправильных соображениях. Не было никаких сомнений, что днем за нами последовали бы со всей Эрзерумской долины целые ватаги искателей сена, мы в лучшем случае смогли бы вывести его всего лишь один раз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
