— Гряз… девочка моя, договорились?
— Да. Давай. Давай… договоримся. — Слово далось ей с трудом. Видимо, девочке ещё не приходилось им пользоваться, хоть она и знала его.
— Договоримся, что это колдовство. И первое слово. Которое вслух скажем, будет именем.
Ингвар кивнул в знак того, что они договорились, и протянул руку. Девочка порывисто пожала её. Ладошка была мокрой от предвкушения. Всё в полном молчании, согласно уговору.
Дайс улетел.
Сначала он проскакал по дорожке, потом вильнул на выбоине, пророкотал по корешку, соскочил на обочину и исчез в придорожной канаве. Нинсон страдальчески посмотрел на небо и подумал, что следовало ожидать чего-то подобного.
Кукла пискнула и полезла в кусты, смешно воткнувшись в заросли, как мышкующая лиса втыкается в снег, услышав добычу. Нинсон шёл вдоль дорожки, направив оргон в ладони, перебирая воздух пальцами, пытаясь почувствовать металлический многогранник.
Ингвар думал о том, что смертельно устал.
Таро думал о Сейде. Но выбор фамилии был своего рода ритуалом. Не следовало колдовать до его завершения. Нинсон сел и смотрел, как Грязнулька ползала по дну канавы со сползшим на голову рюкзаком, сверкая изрезанными бёдрами.
Она что-то бубнила.
Что-то вроде песенки или речитатива заклинания.
Ингвар со вздохом поднялся и подошёл ближе. Прислушался.
Девочка звала потерявшийся предмет, как созывала бы кошек, выставляя блюдце с молоком. Кис, кис, кис…
— Дайс, дайс, дайс…
Ингвар укоризненно посмотрел на неё. Но ничего не сказал. И даже не подумал. Но она как-то смогла почувствовать его взгляд. Чутьём? Рюкзаком? Попой?
Девочка пятясь, вылезла. Уставилась на него. Осела. Поняла, что произошло. Зажала рот ладошками. Колдовство свершилось.
Ингвар успокоил её, убедил себя и подытожил:
— Для колдунов имя не так уж важно. Подойдёт!
Великану показалось, что он услышал, как Таро Тайрэн шлёпнул себя по лбу.
— Точно? — переспросила кукла.
То ли от осознания непоправимой ошибки, то ли от страха перед грядущим наказанием глаза её опять стали чёрными.
— Подходит, — заверил Ингвар. — Отличное имя, даже не сомневайся.
— Общее имя.
— А, да, это ж наше общее имя-фамилия. Годится. А имена?
— Ингвар.
— Да, но это наш секрет. Поэтому для всех я буду…
— Желтушник!
— Желтушник? Почему Желтушник?
— На тебе написано.
Да, действительно. Нашивка рутгера: яггер — собачий череп, служивший мячом в опасной игре, а под ним имя: «Желтушник».
— И потому что И-н-г-в-а-р-Н-и-н-с-о-н — это двенадцать. Это спокойный человек. Это покровительство Шахор. Это прошлое! А теперь ты Желтушник Дайс. Ж-е-л-т-у-ш-н-и-к-Д-а-й-с! Тринадцать букв!
— Только ведь нет такого Лоа.
— Есть Тринадцатый, это Отступник! Я сама его видела! Честно!
— А-а-а… ну да, Тринадцатый Лоа…
Глава 74 Тринадцатый Лоа
Глава 74
Тринадцатый Лоа
Ингвар знал эти легенды во множестве.
Знал и корни их появления.
То было на заре времён. Лалангамена была пуста, а Мать Драконов лишь недавно родила Лоа, в то время ещё покрытых кожей, как люди. Но, в отличие от выносливых драконов, Лоа были смертны. Ибо их сердца жили всего по две сотни лет. Если бы не эта слабость сердца, то Лоа могли бы жить и много дольше.
И чтобы не бросить людей на произвол судьбы и не оставить Мактуб недописанным, они решили поделить сердца. Но поделить их не поровну, а по справедливости. И отдать их самым лучшим, чтобы те жили долгие тысячелетия, тогда как остальные уснули бы без сердец и без снов. Ибо пусть лучше двадцать Лоа будут жить два тысячелетия, чем двести Лоа будут жить всего две сотни лет. Ибо те первые двести лет будут для людей уютной колыбелью, но потом Мактуб прервётся.
И должна была остаться горстка избранных Лоа.
Никто не знает сколько.
Кто говорит, что всего дюжина, как в итоге и получилось.
А кто говорит, что хотя бы две дюжины, как рун в Сейде.
А кто говорит, что тридцать три Лоа — и у каждого своя буква. И хоть Лоа и ушли, но алфавит остался и с достоверностью сообщает число ушедших.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А кто говорит, что дюжина дюжин, вот истинное число изначальных Лоа. Но никто не говорит, что более.
Не все были согласны делить сердца по справедливости. А из тех, кто был согласен, не все видели справедливость одинаково. И тогда Лоа затеяли войну, похожую на соревнование, или соревнование, похожее на войну.
И победу одержали двенадцать Лоа Верховного Ковена и те, кто верил в них и готов был отдать им свои сердца. Сердца поверженных Лоа теперь принадлежали победителям. Дали им много лет бодрствования.
Были ещё Лоа, что уклонились от боя и ушли, забрав часть сердец.
Кто говорит, что на такое глубокое океанское дно, где не плавают даже ныряльщицы Ама.
Кто говорит, что в такие высокие горы, куда только дракон мог их доставить.
Кто говорит, что в такие жаркие прерии, что вода, оставленная на солнце, закипает.
Между ушедшими Лоа не было согласия, и они бы не стали делиться сердцами друг с другом. А это означало, что никто из них не прожил двадцать веков и не дожил до наших дней.
И первые сто сорок четыре человека, каждый из которых мог быть пилотом живых доспехов, и их несмышленые дети видели эту войну.
И запомнили её. Хотя Лоа просили их забыть о ней.
Но первым людям Лоа не могли приказать. Ибо так было написано в Мактубе. Лоа могли приказать забывать и вспоминать только детям. Для Лоа все дети. Кроме первых ста сорока четырёх человек. Так как в Мактубе они записаны иначе.
Но люди не могли забыть, несмотря на просьбу Лоа. И не могли не рассказать потомкам, которые ничего не помнили по приказу Лоа.
И тогда Лоа увидели, что сказания не остановить.
Тогда-то и появилось много преданий об Отступнике, Тринадцатом Лоа. О том, кто без пары, кто сам по себе, кто подтачивает устои и расшатывает скрепы. О том, кто не тиун, но вершит справедливость на свой лад.
Тринадцатый носит на лице маску.
Тринадцатый действует не бумагами, а собственными руками.
Тринадцатый на своё усмотрение раздаёт гейсы и пишет Мактуб.
Тринадцатый слишком тяжёл для коня и ходит по дорогам Лалангамены пешком.
Тринадцатый предпочитает южные широты, ибо только там, где много солнца, могут произрастать зеркальные цветы, питающие его.
Однако быстро стало понятно, что Тринадцатый получился слишком уж многоликим и многогранным, обоеполым, а ещё и умирал в некоторых книгах. Кроме того северяне тоже любили читать о Лоа-Отступнике. И хотели, чтобы он и в северных краях мог путешествовать.
Но там, где зимние дни были мимолётны, как кошачье чихание, Отступник никогда бы не появился. Там было недостаточно солнечного света для зеркальных цветов.
И тогда Девятый Лоа, Инк, мастер шифров, велел запретить писать о Тринадцатом Лоа. Злые языки поговаривали, что тут дело в простой зависти и в том, что книг о приключениях Тринадцатого стало столько же, сколько о приключениях всех остальных Лоа вместе взятых.
Но Инк не был бы мастером знаков и писаных посланий, если бы просто запретил что-то да ещё и позволил злословить на эту тему. Потому он издал эдикт о выдаче сытных пайков тем авторам, которые будут писать об Отступниках, придерживаясь нескольких несложных правил. Достаточно было писать без грамматических ошибок и без упоминания Верховного Ковена. Лучше было не использовать число тринадцать в любом виде. Сто тринадцатый Лоа или сто тридцатый мог лишить своего автора обеда.
Так и возникла эта примета о числе тринадцать.
На Лалангамене быстро возникли целые общины монастырского типа, ориентированные на производство подобных рукописей и принимавшие послушание количеством выведенных набело строк.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В женских монастырях производство отталкивалось от той идеи, что Лоа-Отступник будет много путешествовать по Лалангамене, чтобы влюбляться и страдать. Ещё чаще странствующий Лоа мучился не сам, а нужен был для того, чтобы в книге об него страдала героиня.
