— Не сомневаюсь. Как насчет того, чтобы пройти чуть дальше, мистер Клавейн? Я покажу вам прежнего владельца.
Хи вел его по черным коридорам с высокими потолками, где единственным источником света служили узкие, как щели, окна. Клавейн заметил, что провожатый слегка хромает. Одна его нога была чуть короче другой, но это почти не бросалось в глаза. Казалось, этому человеку действительно принадлежит все огромное здание — или, по крайней мере, его официальная часть. Возможно, это было ложное впечатление, порожденное масштабами строения. Зато в другом сомневаться почти не приходилось: Хи руководил некоей организацией, весьма влиятельной.
— Начнем сначала, — сказал Клавейн. — Каким образом вы оказались замешаны в делах Скейд?
— Как бы вы выразились, в силу взаимного интереса. Я живу здесь, на Йеллоустоне, около века, мистер Клавейн. И за это время у меня появились определенные интересы… наверно, вы назвали бы их «навязчивыми идеями».
— Какие интересы?
— Искупление вины, например. Мое прошлое вряд ли можно назвать безупречным. За свою жизнь я совершил несколько дурных поступков. Правда, кто их не совершал?..
Они остановились в арке дверного проема, отделанной черным мрамором. Хи распахнул дверь и пригласил Клавейна в комнату без окон, которая неуловимо напоминала склеп.
— Зачем вам это понадобилось?
— Чтобы простить самого себя, разумеется. Это что-то вроде награды через наказание. Мы переживаем трудные времена, и все-таки срок жизни людей сильно увеличился. Прежде человек нес печать тяжкого преступления всю жизнь — или, по крайней мере, библейские семьдесят лет. Такова была средняя ее продолжительность. Но сейчас мы живем веками. Разве память о единственном недостойном поступке может сохраняться так долго?
— Вы сказали, несколько…
— Именно так. Я поставил свою подпись под многими низкими деяниями… — он подошел к грубо спаянной металлической коробке, которая возвышалась посередине комнаты, как стела. — Дело не в этом. Почему поступки меня-нынешнего должны определяться поступками меня-прошлого? Сомневаюсь, что в моем теле есть хоть один атом, который остался с тех времен. Даже воспоминаний сохранилось очень немного.
— Преступное прошлое не обещает высокой нравственности в будущем.
— Разумеется, нет. Но есть такая вещь, как свобода воли. Мы не обязаны быть марионетками своего прошлого.
Он смолк и коснулся ящика. Клавейн понял, что этот предмет повторяет пропорции и размеры паланкина — разновидности устройства для путешествий, которыми до сих пор пользовались герметики.
Хи глубоко вздохнул.
— Сто лет назад я смирился с тем, что сделал, мистер Клавейн. Но за примирение с собой приходится платить. Я дал себе слово, что исправлю несправедливость. Кое-что было непосредственно связано с Городом Бездны. К сожалению, одно из самых серьезных прегрешений мне искупить не удалось.
— И что это было?
— Одну минуту, мистер Клавейн. Для начала я хочу, чтобы вы взглянули, что с ней стало.
— Она?
— Мадемуазель. Эта женщина жила здесь до меня. Во время миссии Скейд, — Хи отодвинул черную панель на уровне лица. За ней оказалось маленькое окошко, врезанное в крышку.
— Как ее настоящее имя? — спросил Клавейн.
— Честно говоря, не в курсе. Думаю, Манукьян знает о ней немного больше — он служил ей, прежде чем сменил нанимателя. Но я никогда не пробовал вытянуть из него правду. От старика слишком много пользы, к тому же он слишком слаб, чтобы его протраливать. Это рискованно.
— Тогда что вы о ней знаете?
— Только то, что она много лет обладала более чем значительным влиянием в Городе Бездны, причем об этом никто не догадывался. Ей удавалось быть идеальным диктатором. Ее власть распространялась настолько искусно, что никому не приходило в голову задуматься от причинах своих поступков. При этом ее состояние — в обычном понимании — равнялось нулю. Эта женщина не располагала никакими средствами, однако ее рычаги управления позволяли ей получить все, что угодно, причем тихо и незаметно. Люди могли действовать, по их мнению, исключительно в личных интересах, а на самом деле исполняли ее тайную волю.
— Словом, настоящая ведьма.
— Что вы. Добиться такого влияния можно и без магии. Просто Мадемуазель видела потоки информации с ясностью, которой не хватает подавляющему большинству людей. Она всегда знала, куда надо приложить усилие. Она видела точку, где бабочка, взмахнув крыльями, породит ураган, которым снесет полмира. У нее был талант, мистер Клавейн. Мгновенное интуитивное восприятие хаотических систем. Это позволяло управлять динамикой психосоциальных процессов. Вот, взгляните.
Клавейн поднялся на ступеньку, чтобы взглянуть в окошко.
Внутри находилась женщина. Она сидела очень прямо и казалась забальзамированной. Руки, аккуратно сложенные на коленях, держали раскрытый бумажный веер — такой тонкий, что он казался прозрачным. Парчовое платье с глухим воротником, по оценкам Клавейна, уже сто лет как вышло из моды. Темные волосы, строго зачесанные назад, открывали высокий чистый лоб. Со своего места Клавейн не мог разглядеть глаза Мадемуазели: то ли они были закрыты, то ли опущены и устремлены на веер. Все очертания дрожали, как мираж в пустыне.
— Что с ней случилось? — спросил он.
— Она мертва — в том смысле, который я придаю этому слову. Мертва более тридцати лет. Но с момента своей смерти нисколько не изменилась. Никакого гниения, никаких признаков обычных процессов разложения. При том, что внутри не вакуум — иначе она не могла бы там дышать.
— Не понимаю. Она умерла в этой штуке?
— Это паланкин, мистер Клавейн. Она находилась в нем, когда я ее убил.
— Вы убили Мадемуазель?
Хи задвинул панель, загородив окошко.
— Я использовал оружие, разработанное в Кэнопи специально для убийства герметиков. Так называемый «краболов». Достаточно прицепить его к стенке паланкина, и оно пробуравит отверстие, не нарушая герметичности салона. Понимаете, внутри этих носилок могли быть всякие неприятные сюрпризы, особенно если обитатели подозревали о возможности покушения. Специфический газ, действующий на нервную систему, и все такое.
— Продолжайте, — сказал Клавейн.
— Когда краболов достигает внутреннего пространства, он вводит заряд, который затем детонирует с силой, достаточной для гибели любого организма, кто бы ни находится внутри, хотя не повреждает ни стекло, ни прочие слабые места конструкции. Нечто подобное используется против танков на Окраине Неба, так что мне известны некоторые принципы работы этого оружия.
— Если краболов сработал, внутри не должно быть тела.
— Совершенно верно, мистер Клавейн. Поверьте, я знаю… и видел, что обычно происходит.
— Но вы не убили ее.
— Я точно что-то с ней сделал — что именно, могу только догадываться. Когда краббер сработал, мне было не до того, чтобы обследовать паланкин — пришлось еще разбираться с ее союзниками. Прошло несколько часов. Когда я посмотрел в окошко, то ожидал увидеть обычные красные пятна на стекле. Однако с телом почти ничего не случилось. На нем были раны — очень тяжелые, безусловно смертельные. Но прошло еще несколько часов, и я своими собственными глазами увидел, что они исчезли. Даже одежда была без единой дырочки. С тех пор внутри этих носилок ничего не изменилось. Более тридцати лет, мистер Клавейн.
— Это невозможно.
— Вы заметили, что глядели на нее словно через слой воды? Как будто каждая клетка дрожит сама по себе. Это не оптическая иллюзия. Похоже, внутри есть еще что-то. Мне очень интересно, в какой степени то, что мы видим, можно считать человеком.
— Вы говорите так, будто это не женщина, а какой-то инопланетянин.
— Думаю, в какой-то степени это верно. Но дальше я бы не стал рассуждать.
Хи повел гостя к выходу из комнаты. На пороге Клавейн рискнул обернуться, чтобы взглянуть на паланкин, и вздрогнул. Очевидно, нынешний хозяин хранил это устройство потому, что больше ничего не мог с ним сделать. Тело неуничтожимо и, скорее всего, в других руках может стать опасным. В итоге, Мадемуазель погребли здесь — в здании, которое она когда-то занимала.
— Я должен спросить… — начал Клавейн.
— Да?
— Зачем вы ее убили?
Хозяин закрыл дверь. Клавейн ощутил почти физическое облегчение. Похоже — хотя это впечатление могло быть обманчивым, — что Хи тоже не получал никакого удовольствия от визитов к Мадемуазель.
— Я убил ее по очень простой и очевидной причине, — сказал он. — У нее была одна вещь, необходимая мне.
— И что это такое?
— Не могу сказать с уверенностью. Но мне кажется, именно та вещь, за которой охотилась Скейд.
Глава 22
Ксавьер работал на корпусе «Штормовой Птицы», когда в ремонтную мастерскую вошли двое странных посетителей. Он убедился, что ближайшие несколько минут обезьяны прекрасно справятся и без него, и начал спускаться. Интересно, кого на этот раз Антуанетта отправила куда подальше. Она умела делать это весьма доходчиво, как и ее отец — один из приемов, благодаря которым Джон Бакс оставался при делах.
