эпоху первой реакции (в первом томе) изложена довольно подробно и облегчает исследователю поиски в тогдашней периодической печати и публицистике. Недостаточен, но местами полезен материал о положении евреев во внегерманских странах (во втором томе). Весьма поучительна третья часть книги, подробно трактующая о реформационном движении, в котором сам автор принимал участие: умеренные партийные тенденции Иоста можно отбросить, но остается ценность аутентичного материала. Разумеется, это не освобождает нового историка от обязанности изучить весь остальной материал той эпохи и позже опубликованные источники.
Через четверть века после этой монографии Иоста появился последний том классического труда Греца, посвященный эпохе от середины XVIII до середины XIX века, от Мендельсона до революции 1848 года (том XI, 1870). Верный своему методу, Грец и в этом томе излагает особенно подробно эпизоды из истории духовной культуры, не заботясь о полноте политического обзора и о соответствии частей в архитектуре воздвигнутого им здания. Из политической истории изложен только момент эмансипации во время французской революции и наполеоновской империи, мимоходом затронута эмансипационная борьба в Германии, а история русского еврейства совершенно отсутствует. Зато подробно изложена литературная история от Мендельсона до Гейне и Берне, Цунца и Гейгера включительно. Тут Грец часто дает пристрастные характеристики. Он резко осуждает не только берлинский салон, но и деятелей религиозной реформы, хотя сам далек от ортодоксального иудаизма. Смутно в Греце шевелилось чувство возмущения против тогдашней ассимиляции, но он еще не осмеливался выступать с лозунгом еврейской нации в среде, где еврейство не мыслилось иначе, как в виде религиозной группы в составе других наций. Помимо односторонности в подборе и освещении фактов — недостатка, искупаемого талантливым изложением, — последний том труда Греца имеет органический недостаток: это только ряд ярких эпизодов из истории конца XVIII и начала XIX века, но не систематический обзор всей социальной и культурной истории новейшей эпохи, вдобавок обрывающейся на 1848 годе.
На смену Иосту и Грецу пришел представитель третьего поколения эмансипированного германского еврейства, Мартин Филиппсон (1846—1916), автор трудов по политической истории Пруссии и Франции. В предисловии к своей трехтомной «Neueste Geschichte des jüdischen Volkes» (Лейпциг, 1907—1911) он аттестует обоих своих предшественников как людей с преимущественно теологическим образованием, а себя как политического историка, который во второй половине XIX века вращался в кругу сотрудников газеты «Allgemeine Zeitung des Judentums», издававшейся его отцом Людвигом Филиппсоном. Однако Филиппсон-сын в чем-то более существенном отличается от своих предшественников: те пришли к новейшей еврейской истории от первоисточников еврейского знания всех предыдущих эпох, между тем как он пришел туда из узкой сферы наблюдений своего времени, из ассимилированных кругов тогдашнего немецкого еврейства (судя по его книге, он не знал и еврейской литературы в подлиннике). Конечно, его историографическая техника сослужила ему службу: он правильно начинает новейшую историю с политического момента, французской революции и эмансипации 1791 года, группирует факты по странам и описывает еще не затронутую предшественниками эпоху второй половины XIX века. Его заслуга заключается в том, что он собрал из периодических изданий материал для истории эмансипации 1848 и следующих годов и в особенности для антисемитской реакции в Германии конца XIX века. Тут Филиппсон продолжает дело хрониста Иоста, именно хрониста, а не историка, ибо определенного критерия исторических процессов в данном случае у него нет. В общем он стоит на точке зрения умеренной ассимиляции и в силу этого не должен был бы признать еврейство нацией, тем не менее он озаглавил свою книгу «История еврейского народа», а не «История евреев». Но в тексте книги он забывает о заглавии и, например, по поводу мнения наполеоновского министра Порталиса, что евреи не религиозное сообщество, а отдельный народ, он восклицает: «Так стара эта ложь!» (том 1, с. 12 первого издания; во втором издании эта фраза опущена). Во втором же томе автор определенно говорит (с. 165): «А затем этот чистый национализм, который хочет превратить еврейство из религиозного сообщества в народность (Volkstum). Это бессмыслица» («Das ist ein Unding»)[67].
Вообще в изложении Филиппсона часто поражают поверхностность и противоречивость; многое передано неточно. Третий том книги, посвященный России и составленный, по признанию автора, «сведущими лицами», знающими русский и польский языки, изобилует неточностями. Там, где автор пытается характеризовать идейные течения в еврейской литературе, он по незнанию попадает впросак. Так известный трактат Смоленского «Ам олам», обосновывающий идеологию национализма, назван «романом» (II, 167), а идеал Ахад-Гаама изображен, к удивлению еще жившего тогда автора духовного сионизма, следующим образом: «Обновление и развитие иудаизма, как совершеннейшей религии, и еврейского племени как образцового религиозного сообщества, с исключением всей традиционной обрядности» (II, 169). Вся книга Мартина Филиппсона производит впечатление какой-то торопливой, непродуманной работы. От автора солидных трудов по истории Пруссии и эпохе Людовика XIV можно было ожидать более серьезного отношения к изображению одной из наиболее динамических эпох еврейской истории.
Мои взгляды на методологию еврейской историографии вообще и на процессы новейшей еврейской истории, в частности, достаточно выяснены в общем введении к первому циклу моего труда и к настоящему последнему его циклу (выше, § 11 и 12). Обратимся поэтому к обзору источников и литературы по новейшей истории, расширенной в пределах XIX и первой трети XX века.
Едва ли нуждается в объяснениях тот факт, что историография XIX века имеет дело с материалом иного характера, чем материал предыдущих эпох. Прежние скудные летописи вытесняются хроникою периодической печати, хронограф — журналистом, случайные политические брошюры — регулярной публицистикой газет, журналов и книг. В конституционных странах отчеты о парламентских прениях по еврейскому вопросу, а в других бюрократическая машина, отлагающая кипы протоколов в архивах, дают представление о социальном положении народа в данную эпоху. В этом огромном сыром материале нелегко разобраться, и при нормальных условиях он должен был бы подвергнуться первоначальной обработке в отдельных монографиях по странам или проблемам, а потом уже поступить в лабораторию общего историка-архитектора, но, к сожалению, такое разделение труда часто отсутствует в новейшей историографии, как и в предыдущей, и строителю общего здания нередко приходится быть и собирателем сырого материала, и его первоначальным обрабатывателем. Мы сейчас увидим, что у нас есть и чего недостает в нашей исторической литературе о последних полутора столетиях.
1. Сравнительно хорошо обработана первая короткая эпоха новейшей истории, связанная с европейской динамикой французской революции и наполеоновской империи (1789—1815). Здесь приходится начинать изложение со второстепенного еврейского центра Франции, ибо из революционной Франции исходили политические лозунги эпохи, в том числе и лозунг еврейской эмансипации. Мы имеем тут довольно упорядоченный материал: отчеты о дебатах в Национальном Собрании
