13
Вдова открыла ему дверь. На ней был облегающий черный с желтыми цветами халат, в руках — баночка йогурта и ложка.
Марес наклонил голову, повернувшись вполоборота, его зеленый пижонский глаз поглядывал на вдову пристально и лукаво. Он заговорил чужим, чуть хрипловатым голосом.
— Вечер добрый, — начал он. — Простите за беспокойство, сеньора. Не будете ли вы столь милы и любезны ответить мне на пару вопросов. Я, видите ли, провожу опрос населения.
— Опрос? А я здесь при чем?
— Вас, сеньора, выбрали из тысячи человек.
— Да что вы говорите!... А для чего это?
— Это специальный опрос, его проводит Женералитат.
Польщенная сеньора Гризельда улыбнулась.
— Женералитат? Но... в такое время...
— Да, я немного припозднился. — Он открыл папку с брошюрами и чистыми листами бумаги. — Это очень быстро.
— Надо же! И о чем вы собираетесь меня спрашивать?
— Сию минуту, сейчас все вам объясню. Только один вопросик, я запишу ответ — и все. По телевизору будут показывать. — Он вертел в руках авторучку, готовясь записывать. — Но сперва скажите, сеньора, как вас зовут, сделайте любезность.
— Гризельда Рамос Жиль, — ответила она, слизывая с ложечки остатки йогурта. — Так вы говорите, по телевизору покажут?
— Возраст?
— Тридцать семь лет.
Записывая ответы, Марес прохаживался по коридору, обращая к ней свой величественный профиль. Он двигался неторопливо и мягко, осторожно наблюдая, какое впечатление производит весь этот спектакль на толстуху-соседку. Прислонясь к дверному косяку, сеньора Гризельда по-прежнему стояла на пороге и кокетливо похлопывала ложечкой по своим полным розовым губкам. Украдкой Марес уловил в глазах вдовы мечтательную теплую искорку, когда та с робким любопытством поглядывала на его черную повязку. Было очевидно, что она совершенно его не узнавала.
— Семейное положение?
— Вдова.
На его губах появилась лукавая улыбка.
— Черт меня подери, неужто у вас никого нет?
Сеньора Гризельда захихикала.
— А какое вам дело, бесстыдник! Продолжайте, продолжайте!
— Такая женщина, как вы, не может быть одинока. Точно вам говорю.
— Никто не должен быть одинок, разве нет?
— Точно.
— Ах, не могу видеть, как вы все это пишете стоя. Может, пройдете? За столом в гостиной вам будет удобнее.
— Нет, спасибо, уже немного осталось. Так, скажите-ка мне...
Он нашарил в папке анкету с вопросами про сардины в масле, пробежал ее глазами, но ничего подходящего не нашел. Тут он вспомнил, что сеньора Гризельда была весьма неравнодушна к каталонскому национальному вопросу.
— Ага, вот отличный вопросик, сеньора. Поддерживаете ли вы инициативу каталонского парламента о немедленном обсуждении вопроса о том, что Жозепа Каррераса[11] следует называть отныне звездой не испанской, а исключительно каталонской оперы?
Остолбеневшая сеньора Гризельда не мигая глядела на самозванца.
— Подумайте как следует, прежде чем ответить, — настаивал он.
— Мне и думать нечего. Я с этим совершенно согласна. Мало того, я считаю, что и Каррерас, и Кабалье должны петь свои арии по-каталонски. И оперы пусть переведут. Будет очень красиво, правда?
— Я не знаю, сеньора. Я только исполняю свои обязанности. — Он захлопнул папку и подарил вдове пленительную улыбку. — Спасибочки. Не смею вас больше беспокоить.
— И это все? Какое же это беспокойство? Спрашивайте, спрашивайте все что хотите.
— Благодарю, как-нибудь в другой раз. Целую ваши ручки, мадам.
Он взял ее полную руку, которая по-прежнему сжимала перемазанную в йогурте ложечку и, наклонившись, поцеловал ее вежливо и церемонно. В ответ она едва заметно погладила тыльной частью руки его губы и отняла руку не сразу. Ее воловьи глаза поразили Мареса: в них таилось что-то зовущее, что-то неуловимо чувственное.
— Какой у вас усталый вид, — воскликнула вдова. — Вошли бы да отдохнули немного. Проходите, любезный, я вам налью что-нибудь. У вас такая тяжелая работа! Ходить из дома в дом, задавать всякие вопросы. А у людей нет культуры, ничего их не волнует. Проходите, сделайте милость, я ведь одна живу...
Марес чувствовал, что шутка затянулась и вдобавок оказалась не такой забавной, как он ожидал, но жажда приключений в нем не утихала; кроме того, новая шкура неожиданно пришлась ему по вкусу. Убедившись окончательно, что его не узнают, он пробормотал «спасибо» и прошел за хозяйкой в глубь квартиры, поневоле разглядывая ее могучую задницу, которая мерно покачивалась перед ним; выцветший халат плотно облегал выпуклые ягодицы. Он отметил, что задница у нее хоть и толстовата, но вполне привлекательная, — еще довольно крепкая и аппетитная, и почувствовал смутное волнение.
Они оказались в тесной гостиной, уставленной тяжеловесной старомодной мебелью и увешанной пестрой керамикой. Присев на обитый ситцем диванчик, он вдруг почувствовал себя счастливым и беззаботным. Нежданно-негаданно обстановка гостиной перенесла его лет на двадцать или тридцать назад. Маресу вспомнилась мать и ее простодушные приятели-артисты, которые каждый субботний вечер вступали в неравный поединок со скукой и отчаянием... Вдова предложила ему кофе с коньяком, а сама закурила, что было ей очень к лицу, и принялась болтать об одинокой вдовьей жизни. Она рассказала, что работает кассиршей в каком-то кинотеатре неподалеку, который в скором времени должны снести, и что у нее есть дочка двадцати лет, живущая с мужем-мясником в Сарагосе, и еще ей очень нравится бинго и лотерея. Затем она спросила Мареса, как его зовут, и мгновение он помедлил с ответом.
— Фанека, — произнес он наконец, — Хуан Фанека к вашим услугам, сеньора Гризельда.
— Ах, зовите меня Гризи! Мои друзья зовут меня Гризи, и мне нравится, имя как будто заграничное.
— Точно. Что-то шведское.
Он тронул пальцем повязку на глазу, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Вдова спросила с участливой улыбкой:
— Какой-то несчастный случай, сеньор Фанека?
— Я потерял глаз на корриде, сеньора.
— Как, вы были тореадором?
— Точно.
— Эта повязка вам ужасно идет. Черный цвет очень облагораживает.
— Спасибо за комплимент, сеньора.
— А знаете, чего бы мне хотелось?
— Нет, не знаю.
— Не будете смеяться, если я вам вот так прямо возьму и скажу?.. Мне бы очень хотелось, чтобы вы пригласили меня в театр. Пригласите меня как-нибудь в театр?
— В театр? Ладно, почему бы и нет?
— Правда? Ах, вы это всерьез?
— Какая вы милая!
«Она не только не узнает меня, — мелькнуло у Мареса, — я ей понравился, и она нашла меня привлекательным». Пока вдова наливала коньяк в опустевшие рюмки и рассказывала о временах, когда она только и делала, что ходила в театр с интересными мужчинами, он поднялся с дивана и прошелся по гостиной, стараясь держаться к ней вполоборота. Поглядывая за сеньорой Гризельдой краешком глаза, он заметил, с каким взволнованным ожиданием сидит она на подушке, брошенной на пол, и окончательно поверил в таинственную силу цыганского шарма, придававшего всему его облику неотразимое обаяние. Глаза вдовы были томно прикрыты — то ли от сигаретного дыма, то ли желания скрыть какие-то тайные помыслы; она была толстой и одновременно воздушной и юной, словно вдруг очутилась на чудесной вечеринке, где ей удалось сбросить с себя привычные инертность и равнодушие. Они непринужденно болтали: он, сидя на софе, она — на полу, и время летело незаметно. Постепенно он начал подумывать о прощании и мысленно поздравил себя с успешным завершением эксперимента («Она не узнает меня весь вечер», — сказал он себе), как вдруг вдова встала и, потянув его за рукав, позвала за собой:
— Идите сюда.
— Что, простите?..
— Я хочу вам кое-что показать.
Она взяла его за руку, вывела в коридор и открыла дверь спальни. Это оказалась лучшая комната в доме, светлая и чистенькая. Глядя на ее незамысловатое убранство, трудно было определить, кто в ней спит — сентиментальная толстуха вдова или маленькая девочка. Стены покрывали обои в розовых слониках, жирафах и зебрах. На широкой кровати лежал небесно-голубой матрас, а на нем сидел огромный белый плюшевый медведь. Сладко пахло розовой водой. Все показалось Маресу чрезвычайно милым и уютным.
Он почувствовал, как горячая волна прилила к его паху. Сеньора Гризельда подошла к изголовью кровати и погасила сигарету в пепельнице, стоявшей на ночном столике. Потом стащила с кровати плюшевого медведя и нежно обняла его круглыми розовыми руками. Стоя к Маресу спиной, она спросила:
— Вам нравится мой мишка?
— Очень. Прямо как настоящий.
Она молчала. Ее спина выпрямилась, выпуклые ягодицы напряглись — они снова отчетливо вырисовывались под облегающей тканью халата. Она обернулась к нему через плечо и робко подняла чуть косящие глаза:
