участия
практиков. Проект напоминал «нормальный устав» акционерного общества; как положительный закон он не мог бы просуществовать нескольких месяцев, не приведя к перевороту. Но неудовлетворительность этого проекта была небольшая беда; он был анонимным, никого не компрометировал. От чистых
теоретиков нельзя было требовать большего. Но положение
земцев с их проектом конституции было ответственней. Люди долголетней практической деятельности, предназначенные к
первой роли при конституционном устройстве России, в своем проекте они должны были оказаться на уровне своей репутации земского опыта. Было благоразумнее им
без нужды своего проекта не представлять. Тем не менее их проект был напечатан в «Русских ведомостях» под заглавием «Основной закон Российской империи». Не вхожу в детали проекта; в нем тоже не было видно следов практического опыта земцев. Например, всякое разномыслие между двумя палатами, даже в бюджете, должно было разрешаться в совместном заседании обеих палат большинством двух третей. Этот порядок затормозил бы всю жизнь, а выхода мог и не дать, так как 2/3 могло не набраться. Но и самые основы проекта, как и проекта «Освобождения», были четыреххвостка и парламентаризм. Что «ограничение самодержавия» необходимо, было признано всеми. Но сразу превратить существовавшую неограниченную власть в «декорацию», отдать управление страной в руки парламента, выбранного миллионами безграмотных избирателей, было предложением, которое нельзя было обосновать
земским опытом. Нельзя было и надеяться, чтобы подобную конституцию самодержавие могло
октроировать. Для нее было необходимо предварительное крушение власти. И тем не менее именно
это было проектом, который был предложен от имени
русского земства. Mutatis mutandis, он предварял претензию большевиков в 5 лет Европу «догнать и перегнать».
Бюро земских съездов не настаивало на принятии своего контрпроекта. Оно просило только его «принципиально» одобрить; как формулировал С. А. Муромцев, принять его в первом чтении, по терминологии английской процедуры. Эта ссылка была очень искусна, она не могла не польстить и не понравиться съезду. Его отдельные члены, как, например, Е. В. де Роберти, не воздержались и от оценки проекта по существу. «Проект, — заявил он, — в общем прекрасен, он вполне отвечает научным требованиям»[673]. Такая похвала была характерна; только о каких научных требованиях говорил де Роберти? Наука права признает соответствие государственных форм культурному уровню населения; признает «относительность» конституций и учреждений. Наука может признать, что прогресс идет в направлении демократии, что здоровая демократия прочнее личных режимов. Но она знает, что это бывает лишь при условии, что страна и народ подготовлены для такой демонстрации. Трактор лучше сохи, но только в руках тех, кто им умеет работать. Из того, что опытные демократии выдержали войну лучше монархий, не следует, что всякие страны, в которых будет введена демократия, выиграют от подобной замены, как успех тракторов в Америке не оправдал сталинской политики в русской деревне. Сказать, что земский проект хорош потому, что соответствует науке, значило или ничего не сказать, или утверждать, что уровень культуры России и ее политический опыт оправдывают применение к ней самых сложных образцов конституционного строя. Этого де Роберти не утверждал, он об этом просто не думал. Он забыл, что речь не о научной оценке и не об ответе ученика на экзамене по вопросу о конституциях, а о применении в данный момент определенного порядка к нашей стране. И он воображал, что его устами вещает «наука».
Что так рассуждали интеллигенты, черпавшие из книг свои убеждения, было простительно. Но что так могла думать земская среда после 40 лет земского опыта, было трагично. Если земский слой практически был настолько беспомощен, что могло сулить России народовластие?
Таков был июльский съезд 1905 года. Политическая позиция, им принятая, не увеличила его авторитета среди Ахеронта. Земская среда не вела больше «движения», она теперь плелась в хвосте за ним и не могла занимать руководящего места. Но зато съезд и его резолюции компрометировали земство в глазах власти и правящих классов. После речи князя Трубецкого и ответа, данного ему государем, от земцев ожидали другого. Их агрессивность, несерьезность и утопичность их пожеланий дали повод смотреть на них не как на опору для власти, а как на авангард революции. Реакция торжествовала. Позиция Земского съезда, если бы ее приняли за подлинное земское настроение, могла сорвать всю обещанную государем реформу. И спасло ее в это время то, что у нее были сторонники среди самих бюрократов. Они ее отстояли.
Через несколько дней после съезда, 19 июля, начались знаменитые Петергофские совещания по поводу проекта булыгинской Думы. Стенографический отчет их был тогда же добыт и напечатан «Освобождением»[674]. Он показал, какие вопросы вызывали в совещании споры. Справа делали натиск на бессословность выборов, даже и цензовых; правые хотели сохранить их сословный характер, т. е. отстаивали исходное зло старых порядков. Отражать этот натиск пришлось нашей культурной бюрократии. Она его отразила. Но для защиты бессословности выборов ей было невозможно делать ссылку на «земское мнение». Мнение земцев в связи со всем тем, что говорилось на съездах, было выгодно только для противников всякой реформы; для либеральной бюрократии земцы оказались опасным союзником. Сторонники бессословности должны были искать других аргументов, по существу, часто очень сомнительных, а не апеллировать к авторитету русского земства. Единственный представитель нашей общественности В. О. Ключевский, который им в этом помог, и по индивидуальности, и по аргументам был далек от нашей земской и вообще интеллигентской общественности. То же самое было с другими либеральными, но для самодержавия одиозными пунктами. Так, обязательное возвращение министрам законопроектов, забракованных квалифицированным большинством [Государственного] совета и Думы, не без основания толковалось как «ограничение самодержавия»[675]. Либеральные бюрократы и этот пункт отстояли очень тонкими и спорными доказательствами. Так позиция земцев лишила их влияния на ход реформы, помешала оказать помощь тем, кто вместо них отражал натиск реакции.
Глава XV. Капитуляция самодержавия
Съезд ничему не помог, но события развивались уже по инерции. 6 августа было опубликовано Положение о булыгинской Думе[676]. Этот акт вызвал бы удовлетворение, если бы появился в декабре 1904 года. Теперь в обществе никто его не принял всерьез, как правительство не приняло всерьез конституций ни «земской», ни «освобожденской». В сентябре [1905 года] был вновь Земский съезд[677]. Правительство не хотело повторить скандала с его запрещением. Остановились на компромиссе. На съезд был командирован правитель Канцелярии генерал-губернатора, бывший товарищ прокурора А. А. Воронин, погибший позднее при столыпинском взрыве[678]. Это был человек порядочный и разумный; он ничему не мешал, а своим присутствием за особым столиком придавал съезду полуофициальный характер. На этом съезде можно было воочию видеть, насколько с
