также в Нью-Йорке» (336).
Действуя как собственный издатель, Эквиано большую часть прибыли оставлял себе, поэтому можем прикинуть, сколько он заработал на продаже своего повествования. Согласно расчетам, произведенным Сэмюэлом Джонсоном в 1776 году, общая рентабельность книгоиздания составляла около 30 процентов продажной цены, а 70 процентов приходилось на издержки производства, включая оплату авторских прав. Общая прибыль покрывала затраты и прибыль оптового и розничного продавцов, составлявшую 12.5 и 17.5 процентов, соответственно.[503] Но расчет прибыли Эквиано от продаж, помимо сборов с подписки, усложняется тем, что постепенно он усиливал контроль за распространением «Удивительного повествования», сокращая при последующих изданиях число агентов-книготорговцев, с которыми, вероятно, делил прибыль. В первом подписном предложении Эквиано фигурируют имена тринадцати агентов-книготорговцев, в первом издании их уже двенадцать, во втором – восемь, в третьем – семь, в четвертом и пятом – по одному, в шестом – два, а в последних трех – ни одного. По консервативной оценке, если Эквиано оставил себе половину прибыли от первого издания, он должен был заработать по шиллингу с каждой книги, продававшейся за семь шиллингов, то есть всего около двадцати пяти фунтов, принимая, что тираж первого издания составил всего пятьсот экземпляров.[504] Разделив прибыль от второго издания с сократившимся на треть числом агентов, Эквиано, вероятно, заработал уже не менее сорока фунтов, а если тираж вырос, что очень вероятно, учитывая успех первого издания, то и существенно больше. На каждом однотомнике третьего издания стоимостью четыре шиллинга он мог делать не меньше шиллинга, так что общий тираж более, чем компенсировал потери от снижения цены. К 1790 году было напечатано уже не меньше двух тысяч экземпляров. Продажа более тысячи девятисот копий четвертого издания по четыре шиллинга за книгу могла принести ему больше 120 фунтов.[505]Сходную прибыль можно ожидать и для пятого, шестого, седьмого и восьмого изданий. А с продажи по пять шиллингов последнего издания, прибылью от которого ему не пришлось делиться с книготорговцами, Эквиано мог ожидать по полтора шиллинга с книги. Таким образом, со всех девяти изданий «Удивительного повествования» Эквиано легко мог выручить в общей сложности более тысячи фунтов.
Ставка Эквиано на вложения в историю собственной жизни, была ли она обдуманной или вынужденной, очевидным образом сыграла. В отличие от подавляющего большинства своих коллег – писателей восемнадцатого века, он сохранил авторские права даже после того, как выяснилось, что стоят они очень дорого. Став сам себе издателем и генеральным дистрибьютором, он сделался весьма преуспевающим человеком. Но мотивы для сохранения прав на книгу могли лежать в психологической плоскости не в меньшей степени, нежели в финансовой. Бывший раб Эквиано много больше других писателей знал о последствиях утраты контроля над своим телом и правовым статусом. И этот важнейший опыт может объяснить, почему он так не хотел отказываться от контроля за литературным и визуальным воплощением своего свободного существа. Он потратил слишком много времени и сил на обретение идентичности, чтобы позволить кому-либо заявлять на нее права.
Глава тринадцатая
Искусство книгоиздания
«Удивительное повествование» Эквиано – замечательное достижение. Точно определить его жанр очень трудно, если вообще возможно. Это одновременно духовная автобиография, рассказ о похищенном, приключенческая повесть, книга странствий, невольничье повествование, сага «из грязи в князи», экономический трактат, апология, свидетельствование и, быть может, даже исторический роман. Уже оглавление ярко отражает неоднородную природу книги и желание автора охватить как можно более широкую аудиторию. Некоторые из характерных элементов книги сейчас не так бросаются в глаза, как в восемнадцатом веке. Например, сегодня очень немногие читатели заметят, до какой степени она является апологией, или официальным оправданием, действий и мотивов автора, особенно в отношении проекта поселения в Сьерра-Леоне. Большинство читателей двадцать первого века видят в «Удивительном повествовании» не относительно поздний пример духовной автобиографии, а предшественника более светского афроамериканского невольничьего нарратива. Исторически и генетически автобиография Эквиано занимает место между ранними рассказами о похищенных семнадцатого и восемнадцатого веков, в основном повествующими о том, как европеец очутился в чуждой культуре, и североамериканским невольничьим повествованием девятнадцатого века, характерный пример которого являет «Рассказ о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанный им самим» (1845).[506] Первые комментаторы «Удивительного повествования» видели в нем историю жизни, или мемуары, то есть читатели восемнадцатого века, скорее всего, воспринимали его как исторический роман, включающий автобиографию (мемуары), биографию и описание традиций, обычаев и занятий людей, далеких от высших государственных и военных постов. Но вне зависимости от того, рассматриваем мы «Удивительное повествование» Эквиано как духовную автобиографию, исторический роман или предшественника более позднего невольничьего рассказа, нельзя не признавать, что автор имел ясное представление о своей аудитории. Внимательное изучение содержания, структуры и проблематики книги показывает, что цели Эквиано были как личными, так и общественными, и что одни тесно переплетались с другими.
В начале повествования «Олауда Эквиано, или Густав Васа» традиционно представляется персоной весьма скромной. В обращении к «Лордам духовным и светским и к палате общин Великобритании» он характеризует себя как «неученого [не получившего формального образования] африканца», чья книга «полностью лишена литературных достоинств». Мотивы и цели публикации излагаются очень ясно: «движимый надеждой сделаться орудием для облегчения страданий соплеменников», главную свою задачу он видит в том, чтобы «пробудить в вашем благородном собрании [палате лордов и палате общин] сочувствие к бедствиям, навлекаемым работорговлей на моих несчастных соплеменников». Тщательно избегая всякой резкости, он спешит успокоить читателей, что собственное его рабство закончилось благополучно: «Посредством этой ужасной торговли был и я некогда вырван из родного и милого моему сердцу круга, но именно она неисповедимой дорогой Провидения тысячекратно возместила мне это несчастье, открыв путь к постижению христианской веры и позволив узнать народ, который, благодаря присущим ему гуманности, духу вольности, славной свободе правления, а также просвещенности в ремеслах и науках, столь высоко вознес достоинство рода человеческого». И он верит, что «такой человек, обращающийся к вам при таких обстоятельствах, заслуживает оправдания в дерзости и самоуверенности» (36, курсив автора).
На протяжении всего повествования Эквиано поддерживает заявленный в посвящении образ. Уже первый абзац жизнеописания показывает, как хорошо он понимал, что думают читатели о мотивах, побуждающих к писанию автобиографий:
Мемуаристу трудно избежать упреков в тщеславии, но издателя собственных воспоминаний ожидает и другая опасность: увы, мы редко верим в необычайное, если вообще когда-нибудь верим, от очевидных же фактов склонны отворачиваться с негодованием, осуждая автора за дерзостное посягательство на наше спокойствие. Люди по большей части уверены, что прочтения или упоминания заслуживают лишь те мемуары, что повествуют о событиях великих или чудовищных, то есть способных вызвать высшую степень восхищения или печали,
