миль».[536] В других местах Эквиано ссылается на Бенезета в качестве авторитетного источника для сведений общего порядка, находящихся за пределами его личного опыта, – о наказаниях за прелюбодеяния и способах добывания рабов в Африке. Многое из сведений Эквиано об Африке уже сообщали ранее Уильям Смит, Томас Эстли и Майкл Эдансон, а также Джон Уэсли в своих «Размышлениях о рабстве». Смит и Эстли, к примеру, описывали сходные религиозные верования и обычаи, и оба сравнивали их с учением и законами иудаизма.
Многие предшественники Эквиано и сами в значительной мере полагались на чужие рассказы. Труды Бенезета – это, в сущности, обзоры более ранних авторов, многие из которых основывались на предыдущих сообщениях об Африке. Обзоры Бенезета существенно отличались от ранних компиляций такого рода строгим отбором лишь тех примеров и свидетельств, которые были направлены против рабства. В трудах предшественников Эквиано находил рассказы об африканских общественных и военных практиках, хотя и не всегда относившихся именно к игбо, но очень близких к тем, которые он приписывает своей родине. Он рассказывает, к примеру, что если начавший войну вождь «попадет в руки врага, его ожидает смерть: ибо раз уж он известен разжиганием усобиц, считается опасным оставлять его в живых, и никакой выкуп его уже не спасет, хотя всех прочих пленников можно выкупить» (60). Эквиано должен был читать об очень похожем обычае, описанном Уильямом Босманом и цитированном у Бенезета: «Если тот, кто начал войну, попадает в плен, его не так просто выкупить, пусть даже за него предлагают золото, равное его весу, потому что существует опасение, что в будущем он может снова злоумыслить что-либо против их спокойствия».[537] Эквиано мог и непосредственно использовать чужие рассказы, если они поддерживали его доводы. В двух последних изданиях автобиографии, вышедших в 1794 году, Эквиано подкрепляет свою довольно идиллическую картину родной земли, цитируя четвертое письмо Джеймса Филда Стэнфилда из «Наблюдений в путешествии к побережью Африки» (1788): «Нигде я не встречал более счастливого народа, чем народ королевства Бенин, пребывающий в спокойствии и довольстве, если не считать работорговли и ее неизбежных печальных последствий; все здесь несет на себе отпечаток дружелюбия, безмятежности и примитивной свободы».[538]Как и Бенезет, Эквиано избирательно относится к двусмысленным и даже неприязненным сообщениям об Африке и африканцах ранних авторов. Его описание архитектуры «ибо» и обнесенных общей оградой хозяйских домов и хижин невольников, которые «нередко представляются целой деревней» (55–56), сильно напоминает рассказ Мэттьюса о строительстве жилищ в Сьерра-Леоне.[539] В другом месте Эквиано цитирует Мэттьюса в подтверждение собственного повествования, хотя писали они о совершенно разных и географически весьма далеких друг от друга этнических группах.
На память приходит несколько таких случаев, рассказ об одном из которых, смею надеяться, не будет сочтен неуместным, поскольку он дает хорошее представление о подобного рода методах, и поныне используемых неграми в Вест-Индии. Была отравлена девушка, но кем – неизвестно: врачи велели забрать тело и унести для захоронения. Стоило носильщикам водрузить его на плечи, ими, казалось, овладел неведомый порыв, и они принялись бегать взад и вперед, не в силах остановиться. Наконец, пробежав безо всякого вреда для себя через заросли колючего кустарника, они уронили тело девушки возле некоего дома, причем тело в падении повредило его стену; хозяина дома схватили, и он тотчас же признался в отравлении. (64–66)
Лейтенант королевского флота Мэттьюс стал одним из главных свидетелей на парламентских слушаниях в 1788 году, выступив в поддержку африканский работорговли, и его «Путешествие к реке Сьерра-Леоне» также убеждало в необходимости ее продолжения. Ссылаясь на него, Эквиано ловко вынуждал Мэттьюса свидетельствовать в пользу оппонентов.
В работах современников Эквиано можно отыскать источники даже его неточных или сомнительных сведений, в том числе и о родных местах. Например, ошибочное утверждение о том, что в Африке произрастает дикий хлопок, содержится в книге одного из его подписчиков, Карла Бернарда Вадстрёма, «Наблюдения о работорговле и описание некоторых областей побережья Гвинеи, сделанные во время путешествия, предпринятого в 1787 и 1788 годах вместе с доктором А. Спаррменом и капитаном Аррениусом» (1789), а источником неправдоподобного утверждения о том, что у игбо «даже женщины умеют сражаться и отважно выступают на врага вместе с мужчинами» (60), мог быть Эстли.[540] Далее Эквиано сообщает, что встречал вооруженных женщин повсюду на своем пути по Африке: «Как и у нас, во всех этих землях… и мужчины, и женщины… упражнялись также и в военном искусстве» (82)[541].
Кроме того, на разнородные комментарии Эквиано о Бенине могли прямо или косвенно, через Бенезета, повлиять сведения, содержащиеся в «Новом путешествии в Гвинею» Уильяма Смита (1744). «Бенин, – пишет Смит, – самое сильное государство Гвинеи и походит на европейскую монархию» больше всех прочих, а «что же до религии, то они верят в существование Бога, истинной причины всего сущего… Жители по большей части весьма добродушны, любезны и обходительны… Они избегают женщин во время беременности и месячных, а также обрезают как мужчин, так и женщин».[542] Смит, как и Боснан с Бенезетом, отмечает отсутствие нищих и бездельников, подтверждая слова Эквиано.[543]И Смит тоже сравнивает обычаи Бенина с теми, которых «придерживались патриархи Ветхого завета».[544]
Смит и Эквиано прибегают к сравнительной антропологии, чтобы сделать незнакомые африканские обычаи более понятными европейской аудитории. Эквиано объясняет чуждое через аналогию между Африкой восемнадцатого столетия и древними евреями, но Библия для Эквиано нечто большее, чем просто образец для культурного сравнения. Символизм библейских сюжетов столь много значил для него, что впору задаться вопросом, как глубоко повлияли они на его воспоминания посредством силы внушения. Он рассказывает, что незадолго до того, как в конце 1762 года был продан в вест-индское рабство, знакомый моряк «читал со мной Библию, объясняя многие непонятные места». Его «до крайности изумляло, что описанные в ней законы и правила были в точности, как в моей стране, и это обстоятельство, полагаю, помогло мне лучше сохранить в памяти наши нравы и обычаи» (141).
Рассказ Эквиано о жизни в Африке отличается от остальной автобиографии почти полным отсутствием точных деталей, а также манерой изложения. Например, он не упоминает имен родителей или братьев с сестрами, не исключая и свою любимую сестру. Подобное избегание конкретики характерно скорее для писателя африканской диаспоры, чем для родившегося в Африке. Дальнейшее повествование, напротив, изобилует подробностями. Он приводит почти все даты, названия мест и имена, как и следовало бы ожидать от писателя диаспоры. Во многом недостаток конкретики в первой главе может объясняться просчитанной наивностью ребенка, используемой для описания
