стихов афробританки Филлис Уитли (1773), шотландца Роберта Бёрнса (1786) и молочницы Энн Йерсли (1785). Временную, географическую, этническую или социальную дистанцию оказалось возможным сократить, обратившись к чувствам читателя. Говоря, что «будь я европейцем, мог бы сказать, что страдания мои были велики», Эквиано ожидал, что большинство читателей разделят его уверенность, что под внешними различиями между ними и автором скрывается общность чувств и человеческой природы.
Самая большая трудность для Эквиано состояла в том, чтобы показать читателям, что он, говорящий с ними авторитетным африканским голосом, не меньший британец, чем они сами, а диковинные африканцы и обыкновенные британцы в равной степени человечны. Требовалось нанести африканцев, в частности игбо, на «великую карту человечества» Бёрка. По сравнению с доступностью в Англии восемнадцатого века информации о некоторых других западноафриканских этнических группах и государственных образованиях, очень мало было известно о культуре игбо и Бенина, хотя почти четверть африканских рабов поступали в Северную Америку из заливов Бенин и Биафра, к тому же немногое, что все-таки было известно, рассказывали белые посредники или наблюдатели. Например, в 1788 году купец Джеймс Пенни, восемнадцать лет до 1784 года занимавшийся работорговлей, отметил, выступая перед палатой общин, что все сведения «о внутренних областях чрезвычайно обширной страны, называемой Ибо, откуда поступают оптовые партии рабов», получены им из вторых рук.[514]
Современные ученые потому и оценивают так высоко этот «уникальный рассказ от первого лица об Игболенде восемнадцатого века», что иных прямых сведений о стране Игбо середины восемнадцатого века крайне мало.[515] Но та же скудость иных сведений предоставила Эквиано пространство для вымысла – в том случае, если в действительности он родился не в Африке, а в Южной Каролине. В автобиографии он прибегает к конструированию не только самого себя, но и нации. Знакомый его британским читателям тип централизованного государства, основанного на национальной, культурной, экономической и религиозной общности, должен был понравиться им больше, чем пестрая картина самостоятельных деревушек земли Игбо, более реалистичная для западноафриканского восемнадцатого века. «Никакого ощущения всеобщей идентичности игбо» не существовало до девятнадцатого века.[516] В эпоху работорговли африканцы, населявшие территорию современной Нигерии, различали людей олу и игбо, то есть жителей приречных и внутренних областей: «Олу означало людей, живших на реках или происходивших из тех мест, они торговали рабами и были объединены в королевство; игбо было именем для жителей нагорья, они приводили рабов и не имели никакого государства».[517] В восемнадцатом веке воссоздание или приписывание себе идентичности игбо было в сущности творческим актом, поскольку термин игбо, приблизительно означавший «чужак», применялся европейцами и прибрежными африканцами – по большей части уничижительно – к самым разным народам, обитавшим в глубинах Западной Африки. Джеймс Грейнджер, к примеру, путал прибрежных ибибио, подпиливавших зубы, с игбо из внутренних областей, которые этого не делали. Аболиционист Александр Фолконбридж тоже смешивал эти группы, уверяя в 1788 году, что «негры ибо подпиливают зубы на манер пилы».[518] И только в более поздний колониальный период жители Африки, которые говорили на одном языке и которых другие называли «игбо», постепенно стали идентифицировать себя как этот народ. И первым, кто начал формировать национальную идентичность игбо, был Эквиано.
Разумеется, выдвигались доводы о том, что национальная идентичность игбо складывалась на протяжении всего восемнадцатого столетия, но даже если ко времени выхода книги она уже существовала, то не была основной идентичностью, о которой мог бы заявить житель Западной Африки, разве что, может быть, применительно к другим.[519] В восемнадцатом веке национальное самоощущение игбо, в наше время куда более понятное, было результатом вынужденного африканского рассеяния: «Чувство общности игбо появилась, лишь когда эти люди покинули Игболенд – опыт, впервые пережитый из-за работорговли».[520] На протяжении всего столетия термин ибо или игбо применяли только к диаспоре. Это подтверждается замечанием Брайана Эдвардса о том, что «всех негров, вывозимых из этих обширных неисследованных районов [заливов Бенин и Биафра]… в Вест-Индии называют ибо».[521] Точно так же он говорит об «открытом и бесстрашном характере кормантинских негров», используя термин диаспоры, применявшийся европейцами для любых рабов, вывезенных из Африки через работорговую факторию Кормантин на побережье современной Ганы, не важно, к какому народу эти африканцы могли на самом деле относиться. Подобно Гвинее и Кормантину, Ибо было географическим и надэтническим понятием, созданным европейцами, игнорировавшими важные культурные различия между этническим группами Западной Африки.
Не раз в тексте проявляется беспокойство или, по меньшей мере, неуверенность Эквиано в отношении термина «ибо». Так, лишь в первом издании содержатся слова «называемой Ибо» в следующем предложении: «Царство делится на множество провинций и областей, в одной из самых отдаленных и изобильных из которых, [называемой Ибо], я и родился в 1745 году в очаровательной плодородной долине под названием Эссака». По-видимому, по здравом размышлении Эквиано решил, что такого места все-таки не существует. Терпят неудачу и попытки современных исследователей найти на карте «Эссаку», хотя, конечно, название места с тех пор могло измениться.[522] Ученые расходятся и в том, с какой стороны от Нигера располагалась родная деревня Эквиано.[523] Странным образом Эквиано считает Ибо и Бенин разными землями, хотя в другом месте сообщает, что первая является частью последней. Это несоответствие может объясняться тем, что Бенин находится на западе от Нигера, а Игболенд – далеко на востоке. А однажды он использует «ибо» в значении «чужак»: «Мы называем их ойе-ибо, что означает «красные люди издалека» (57).
Наиболее схожее по объему сообщение восемнадцатого столетия о культуре игбо содержится в очень краткой моравской Lebenslauf (духовной автобиографии) Офодобендо Бума, надиктованной им в Германии в 1746 году. Бума родился в «земле Ибо» около 1729 года, был похищен в рабство в возрасте около восьми лет и получил имя Эндрю Мавр. Знаменательно, что он помещал «землю Ибо в неизвестной части Африки». К сожалению, рассказы об Игболенде Эквиано и Эндрю Мавра имеют между собой столь мало общего, что их нельзя использовать для взаимного подтверждения. Нет никаких свидетельств, что Эквиано знал об Эндрю, чье немецкое «Жизнеописание» было закончено уже после смерти Эндрю в 1779 году. Его перевели на английский язык и издали только в 1988 году.[524]
Маловероятно, чтобы Эквиано был знаком и с упоминанием об игбо в рукописи моравского миссионера Христиана Георга Андреаса Олдендорпа, в сильно сокращенном виде опубликованной в 1777 году под названием “Geschichte der Mission der evangelischen Briider auf den caraibischen Inseln S. Thomas, S. Croix and S. Jan ” (История миссии евангелических братьев на карибских островах Сент-Томас, Санта-Крус и Сент-Джон).
