За исключением шрамирования, «практикуемого у знати», между рассказом Эквиано и историей, опубликованной от имени Олдендорпа, нет существенных пересечений. Нет у него и встречающихся у Олдендорпа упоминаний об африканском каннибализме и человеческом жертвоприношении у игбо, что, конечно, не должно удивлять.[525]
Эквиано звучит, как протонационалист игбо, гордящийся своей родиной и наверняка понимающий, что, восстановив доброе имя игбо, он мог бы восстановить и репутацию всей Африки. Однако говорить о национализме игбо в восемнадцатом веке – анахронизм, потому что «эти народы в глубинах залива Биафра… никогда не имели централизованного политического устройства и не находились в процессе его формирования».[526] Эквиано, должно быть, знал, что большинство и ранних, и современных ему комментаторов не разделяли его высокого мнения о тех, кого европейцы называли игбо, полагая их наименее желанными рабами на плантациях британских колоний.[527] Как отмечает один историк, «неизвестно, чтобы хоть один Чесапикский плантатор отдавал предпочтение работникам из залива Биафра; на самом деле… в большинстве карибских колоний и в Южной Каролине рабы ибо ценились особенно низко».[528]
Дело еще больше осложнялось представлением, будто в Вест-Индии африканские рабы воспроизводят обычаи родной культуры – при всей скудости сведений о самой культуре игбо. Грейнджер в поэме «Сахарный тростник» (1764) замечал, что «подпиливающие зубы иббо, или эббо, как их чаще именуют, это весьма многочисленный народ. У многих из них зубы подпилены и вычернены самым причудливым образом. Если их покупать молодыми, из них получаются хорошие рабы, но, вообще говоря, это настоящие падальщики, готовые пожирать птичьи потроха. Они также поедают павших мулов и лошадей, поэтому туши следует закапывать поглубже, чтобы негры на них не набрели. Вернее же всего будет их сжигать, в противном случае они будут пытаться убивать этих полезных животных тайно, чтобы поживиться ими».[529] А в «Эссе о наиболее распространенных болезнях Вест-Индии… С прибавлением некоторых советов по содержанию… негров» (1764) Грейнджер пишет: «В стране Иббо женщины по большей части работают, поэтому при закупке негров они предпочтительнее мужчин из этой страны».[530] Также и Эдвард Лонг в «Истории Ямайки… в трех томах» (1774) рисует весьма неприглядный образ игбо в Африке, основываясь на своих наблюдениях в Вест-Индии: «Мужчины ибо ленивы и противятся любой тяжелой работе; в их стране почти всю работу выполняют женщины; мужчины же меланхоличны и часто предпочитают наложить на себя руки, только бы не заниматься утомительной работой. Женщины ибо хорошие работницы, но подвержены мучительным регулам, нередко приводящим к бесплодию, и лечения от этого никакого нет».[531] У Эквиано восхваление женщин игбо и подчеркивание святости брака резко контрастирует с утверждениями апологетов рабства о беспорядочных половых связях африканцев. Именно промискуитет считался причиной низкой рождаемости среди рабов, в которых так нуждалась работорговля. Грейнджер, к примеру, заявляет, что «черные женщины не так плодовиты, как белые, поскольку менее целомудренны».[532]
Брайан Эдвардс в «Гражданской и экономической истории британских колоний Вест-Индии. В двух томах» (1793) также рисует образ игбо, позволяющий понять, почему плантаторы часто отказывались от покупки этих рабов:
Всех негров, поступающих из сей обширной и неисследованной области [заливов Бенин и Биафра]… называют в Вест-Индии ибо; и в целом они выказывают себя самыми жалкими и никчемными из всех африканских народов. Цвет кожи у них намного более оливковый, чем у негров Золотого Берега и страны Уида[533], но обладает болезненным оттенком, и даже у вполне здоровых негров глаза будто залиты желчью. Не могу также не отметить, что формой лица большинство из них чрезвычайно походят на бабуинов…
Существенный недостаток рабов ибо – хрупкое телосложение и унылое состояние духа, причем до такой степени, что нередко заставляет искать добровольной смерти, в которой они находят избавление от тоскливых мыслей. Поэтому им требуется самое бережное и мягкое обращение, чтобы дать примириться со своим положением; но если однажды завоевать их доверие, они будут выказывать такую большую верность, привязанность и благодарность, какой только можно ожидать от человека в положении раба. Женщины из этого народа – лучшие работники, нежели мужчины, вероятно, потому что в Африке им приходится тяжко трудиться.
Упадок духа, который испытывают эти люди, впервые попадая в Вест-Индию, придает им вялый и покорный вид, являющий полную противоположность прямоте и бесстрашию кормантинских негров. Однако в действительности ибо свирепее любого иного народа Золотого Берега, так как многие их племена… без сомнения, знакомы с ужасным обычаем поедания человеческой плоти…
О религиозных воззрениях и способах богослужения ибо нам известно немного, за исключением того, что…они поклоняются некоторым рептилиям, из которых наиболее почитается игуана (вид ящерицы). И все они практикуют обрезание.[534]
Ученые, придающие слишком большое значение тем несколько случаям, когда Эквиано употребляет термин «ибо», часто упускают из виду структуру его повествования об Африке. От личных воспоминаний об «ибо» он переходит к общим комментариям об африканцах и завершает первую главу рядом риторических вопросов, подталкивающих читателей к выводам в духе актуализма. Несмотря на заявленное намерение описывать именно образ жизни игбо, он объединяет сведения о различных этнических группах Африки, создавая нечто вроде панафриканской идентичности, как бы африканца вообще. Например, в подтверждение собственного рассказа он ссылается на прорабовладельческое «Путешествие к реке Сьерра-Леоне» Джона Мэттьюса (1788).[535] Если согласиться, что в первой главе Эквиано сознательно переходит от идентичности игбо к общеафриканской, не стоит удивляться, что рассказ об отдельном африканском народе перекликается с более ранними сообщениями путешественников. Собственные примечания Эквиано, где он ссылается, среди прочих, на Джеймса Филда Стэнфилда, Энтони Бенезета и Джона Мэттьюса, показывают, что, по крайней мере, некоторые сведения об Африке он черпал из вторичных источников, позволявших дополнить «несовершенный набросок, который позволила… выполнить память» (67). Конечно, он более разборчив в выборе источников, чем многие писатели его столетия, как и следовало бы ожидать, зная судьбу автора, хотя и не столь тщателен, как того требуют современные научные стандарты. Читатели воспринимали примечания Эквиано как подтверждение его рассказа, а он явно прибегает к ним, дабы продемонстрировать знакомство с дискуссией о работорговле и намерение стать ее участником.
Более внимательный взгляд на подробности африканской жизни, которые Эквиано не сопровождает примечаниями, позволяет заметить, что очень похожие сведения содержатся во многих других источниках. Так, вступительное предложение в описании Африки – «Часть Африки, известная под названием Гвинея, где происходит торговля рабами, тянется вдоль побережья на 3400 миль» (49) – является никак не отмеченным парафразом соответствующего места из «Некоторых исторических сведений о Гвинее» Бенезета: «Часть Африки, откуда продают негров, в основном известная под названием Гвинея, тянется вдоль побережья на три или четыре тысячи
