прошлого, которое можно теперь восстановить только с посторонней помощью. Вспоминая о народе «ибо», он чередует местоимение первого лица «мы» и третьего лица «они». Благодаря этому у читателя создается представление о писателе, не совсем еще утратившем связь с родной африканской культурой, но и не вполне воспринявшем культуру европейскую, внутри одной из ветвей которой он сейчас находится. Сходным образом чередование настоящего и прошедшего времени при описании жизни в стране «Ибо» показывает, насколько живо еще прошлое в его памяти. Обычно он использует первое лицо и прошедшее время для описания событий, участником или свидетелем которых был сам, и третье лицо и настоящее время, рассказывая об обычаях игбо, о которых узнал от других. Эквиано предлагает нам и взгляд невинного африканского мальчика, и рассказ умудренного мужчины.
Африканская глава отличается от последующих и более откровенной риторичностью. Здесь Эквиано наиболее прямо заявляет, каких умозаключений и выводов из описываемых событий ждет от читателей, и какие действия, по его мнению, им надлежит предпринять. В частности, желая еще шире распространить свое понимание человеческой общности, он старается убедить английских читателей, что в сущности они намного больше схожи, чем несхожи, со своими «африканскими собратьями»(329). Переходя затем от игбо к африканцам, он помещает их в более широкую категорию – людей, подобно тому, как можно было бы говорить об англичанах, причисляя их к европейцам, которые, в свою очередь, в той же мере являются людьми, что и африканцы. Евреи и иудаизм служат ему биологическим и культурным мостами через пропасть между африканцами и европейцами. «Африканцы ибо» и евреи Ветхого завета не по своей вине не ведали истины христианского откровения, африканцы – вследствие географической изолированности, а евреи – из-за исторической дистанции. Но он не сравнивает африканцев с обособленно живущими евреями восемнадцатого века, воспринимаемыми их соседями-христианами как чужаки, которые могли, но не пожелали принять христианство. Вопреки тогда еще немногочисленным, но постепенно приобретавшим влияние полигенистам, утверждавшим, что в разное время Господь создавал разные виды людей, Эквиано использует описание народа «ибо» в поддержку ортодоксальной христианской моногенистской веры в то, что все человеческие существа происходят непосредственно от Адама и Евы.[545] Развивая аналогию между африканцами и ветхозаветными евреями, он отстаивает принцип моногенизма, в то же время показывая, что африканцы вполне готовы к восприятию христианства:
И здесь я не могу удержаться оттого, чтобы не обратить внимание на поразительное обстоятельство, с давних пор меня занимающее и заметное даже в этом наброске, при всем его несовершенстве – замечательное сходство между образом жизни и обычаями моих соплеменников и таковыми же израильтян до прихода их в Землю обетованную, в особенности – с патриархами, когда они вели еще пастушескую жизнь, описанную в Книге Бытия; уже одно это сходство могло бы навести на мысль, что один народ произошел от другого.[546]…Как у израильтян в их первобытном состоянии, так и у нас власть осуществлялась вождями, судьями, мудрецами и старейшинами; и глава семьи пользовался у нас той же властью в своем доме, какая приписывается Аврааму и другим патриархам. Закон равного возмездия применялся у нас почти повсеместно, как некогда и у них; и можно заметить, что даже религия их осияла нас лучами своего величия, хотя от долгого пути основы ее повредились или подернулись дымкой времени, традиций и невежества; ибо мы также практиковали обычай обрезания (свойственный, как я полагаю, тому народу), приносили жертвы всесожжения и совершали омовения и очищения в тех же случаях, что и они. (67–68)
Для Эквиано и многих его современников культурные различия между африканцами и европейцами были намного важнее понятия цвета кожи, в ту эпоху более «расплывчатого».[547] В том же, что «касается различного цвета кожи у черных африканцев и современных иудеев», Эквиано полагается на мнение «людей глубокой учености и высокого таланта», поскольку «сей предмет… находится далеко за пределами моего разумения» (68). В частности, он ссылается на Томаса Кларксона и Джона Митчела, предлагавших климатическое объяснение различий в цвете кожи. Несомненно, он не без удовольствия обращал внимание всех тех, кто верил в превосходство белой расы или в полигенезис, на комментарий доктора Митчела:
У белых людей, взирающих на них с высоты своего превосходства, подразумеваемого или самочинно присвоенного, как на примитивную человеческую расу, для этого меньше всего оснований, будь то исторических или философских; ибо представляется, что от примитивного или изначального цвета кожи, какой был у Ноя и его сыновей, они выродились даже сильнее индейцев и негров, дойдя по этому пути до самой крайности, так они хрупки, изнежены и болезненны…
…[Наше] утверждением состоит не в том, что черные или белые изначально произошли одни от других, но в том, что и те и другие произошли от людей со средним, смуглым цветом кожи; чье потомство становилось все смуглее, до черного, в южных странах, и все светлее, до белого, в северном климате: в то время как оставшиеся в умеренных областях, где обитали первые люди, сохранили свой изначальный смуглый цвет; подтверждение чему можно наблюдать среди различных народов по всему миру.[548]
Эквиано отмечает, что испанцы, живущие в знойных областях Америки, становятся такими же темными, как коренные американцы, а португальцы, породнившись с африканцами, все равно остаются португальцами («сохраняют остатки португальского языка»). Он выражает надежду, что, благодаря примерам того, как климат влияет на внешность, «предубеждение, питаемое некоторыми в отношении африканцев из-за цвета их кожи, может быть преодолено. Конечно же, умственные способности испанцев не изменились вслед за цветом их лиц! Разве мало причин, коими можно объяснить очевидно приниженное положение африканцев без допущения о том, что всеблагой Господь воздержался от наложения печати разума на свой образ и подобие лишь по той причине, что он “высечен в эбене”»[549] (70)? Неполноценность мнима, а не реальна, потому что цвет кожи – лишь видимость.
В восемнадцатом веке даже самые рьяные противники рабства не признавали африканцев в культурном отношении равными европейцам, среди которых самыми передовыми, по мнению англичан, были, конечно, они сами. Они полагали, что, подобно древним евреям, африканцы настолько же люди, насколько и европейцы, однако находятся с ними на разных ступенях общественного и экономического развития. Их «кажущаяся неполноценность» объясняется только их «положением». Используя аналогию между евреями и африканцами для подтверждения стадиальной теории, согласно которой человеческие сообщества развивались от охоты и собирательства (напр. коренные американцы) к скотоводству (шотландские горцы), сельскому хозяйству (греки и римляне классической эпохи, ветхозаветные евреи) и современному товарообмену, Эквиано помещает африканцев лишь ступенью ниже цивилизованных европейцев. Таким образом, они оказываются ближе к тому, чтобы стать равными современным англичанам, чем даже некоторые
