британцы. Этот аргумент ясно звучит в заключительном абзаце первой главы, где формулируется вывод из отстаиваемого Эквиано принципа общности, расширяющейся от игбо к африканцам и далее к людям вообще: «Но пускай утонченные и высокомерные европейцы припомнят, что и их пращуры, как африканцы, были некогда нецивилизованными и даже варварскими народами. Что же, сама Природа создала их низшими по отношению к потомкам? И следовало ли их тоже сделать рабами? Простой здравый смысл отвечает – нет. Так пусть же такие рассуждения переплавят гордость этих народов за свое превосходство в сочувствие к нуждам и страданиям черных собратьев и заставят осознать, что умственные способности не зависят от внешнего вида или цвета кожи».
В заключительной части главы Эквиано совмещает отрывки из Деяний 17:26 и Исайи 55:8: «Если, свысока оглядывая мир, они испытывают торжество, да смягчится оно доброжелательностью к другим и благодарностью Богу, который “от одной крови произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли”, и ”чья мудрость – не наша мудрость, ни наши пути – Его пути”»[550](70). Он тонко отдает должное Бенезету, цитируя слова святого Павла, взятые им для эпиграфа к «Некоторым историческим сведениям о Гвинее», переизданным годом ранее, а впервые вышедшим в 1771 году. А совмещая тексты Ветхого и Нового Заветов, он изображает африканцев причастными христианскому откровению, как и предполагает рассказ о древнееврейских «ибо».
Расхождения между возрастом Эквиано, указанным в «Удивительном повествовании» и во внешних источниках, проблематичность истоков рассказа об Африке и неясность названия и местоположения родной деревни могут объясняться смутностью детских воспоминаний, записанных сорок лет спустя. Однако эта версия теряет убедительность, стоит лишь обратить внимание на необычайную точность, с какой его память сохранила детали, проверяемые по историческим источникам. Представляется более вероятным, что противоречия вызваны публицистическими соображениями: Эквиано наверняка понимал, что чем младше он был, покидая Африку, тем меньше доверия вызовут его рассказы о родине. Из внешних источников следует, что, впервые очутившись в исключительно англоговорящем окружении, он был значительно моложе, чем утверждает, и он был слишком юн, чтобы быть участником или свидетелем многих из описанных им событий и обычаев, и даже чтобы просто их запомнить.
Даже если Эквиано был «черным, родом из Каролины», как гласят крестильная запись и судовые списки, он действительно мог впервые попасть в Англию, «не владея никаким иным языком, кроме того, на коем изъяснялся в Африке», как утверждал позднее (33). На протяжении первой половины восемнадцатого века рабы, родившиеся в Южно-Каролинском Лоукантри[551], были еще так слабо ассимилированы, что первым их языком вполне мог быть африканский или креольский.[552] Игбо, уже взрослыми, вывезенные из Африки в Америку или Англию, могли делиться с ним воспоминаниями о родине. А учитывая дурную репутацию игбо, особенно среди плантаторов Южной Каролины, родившегося там от игбо раба вполне могли вывезти на продажу в Виргинию.[553]
Современные исследователи справедливо отмечают, что из всех сохранившихся кратких описаний королевства Бенин восемнадцатого века рассказ Эквиано об Игболенде отличается особенной подробностью. И это определенно самое полное этнографическое описание «ибо», сделанное в восемнадцатом веке человеком африканского происхождения, и единственное, не переведенное или не записанное белым. Однако критики и исследователи постепенно приходят к выводу, что очевидная исключительность его рассказа не гарантирует аутентичности.[554] Почти всё сообщаемое им об игбо можно найти в современных ему источниках, со многими из которых, он, как известно, был знаком. Уникальные же сведения часто не соответствуют действительности, как, например, о произрастании дикого хлопка и женщинах-воительницах, либо эти факты не поддаются проверке именно из-за уникальности. Сами по себе свидетельства Эквиано об Африке не доказывают, что он родился и вырос именно там. Кроме того, его рассказу противоречат внешние источники – крестильная запись и судовые списки. Поэтому разумное сомнение склоняет меня к мысли о том, что рассказы Эквиано об Африке и Срединном переходе основаны скорее на вымысле, чем на реальности. Но следует иметь в виду, что разумное сомнение еще не окончательное доказательство. Вероятно, нам никогда не удастся узнать правды о рождении и детских годах Эквиано.
Повествование Густава Васы об Африке Олауды Эквиано отличается переплетением реальных воспоминаний с заимствованиями и явным вымыслом. Доводы о том, что Густав Васа выдумал африканское рождение Олауды Эквиано, не носят окончательного характера, но ставшая теперь известной эволюция его претензий на африканскую идентичность, исторический контекст публикации автобиографии, манипулирование с датами, использование вторичных источников и публицистический подход к формированию африканского прошлого – все это представляет собой сильные косвенные доказательства. Начальные главы «Удивительного повествования» остаются классическим примером если не исторической, то культурной памяти.[555] Был ли он рожден как игбо в Африке или взращен как игбо в Южной Каролине, Густав Васа воссоздал самого себя как представителя народа, который еще не появился на континенте, остававшемся в восемнадцатом столетии все еще в значительной степени неизученным. Он более, чем на век, опередил зарождение национализма игбо и панафриканских движений двадцатого столетия. Он сделал это, чтобы предоставить аболиционизму африканский голос, в котором тот так нуждался и которого Томас Кларксон ожидал от того, кто «действительно был оттуда».
За претензиями Эквиано на африканскую идентичность кроются как личные, так и политические мотивы. Двойственная самоидентификация автора – реальная или вымышленная – показывает, что к английскому обществу его влекло стремление не столько к ассимиляции, сколько к восстановлению, которое осознается в терминах статуса, а не расы. «Почти англичанин» Эквиано стремится к восстановлению прав, которых предположительно лишился в Африке, когда был похищен и продан в рабство. Хотя его поработили, он никогда не воспринимал положение раба как приемлемое. Рабство было неприемлемо для него в силу его рождения и последующего поведения. С самого начала он сопротивлялся «социальной смерти», которую переживал тот, кто соглашался принять новый статус раба.[556] Эквиано убеждает нас, что он не просто взбирается по социальной лестнице, а возвращает себе социальное положение, в котором ему было отказано, но от которого сам он никогда не отказывался – положение, по праву принадлежавшее ему в Африке и соответствовавшее статусу европейского джентльмена.[557] Ко времени выхода «Удивительного повествования» претензия на знатное африканское происхождение давно уже стала традицией для вымышленных или опирающихся на факты историях рабов или о рабах, как, например, «Оруноко» Афры Бен.[558]
Англоговорящая аудитория Эквиано хорошо понимала, что означало в социальном смысле причисление себя к категории эмбренчё. Несколькими десятилетиями позднее Джон Адамс писал:
[Эм]бриче́ на языке хибо [игбо] означает джентльмена или его старшего сына, которому в его стране не подобает заниматься черной работой. По смерти отца
