где им предстояло пребывать еще некоторое время в темноте и безвестности.
Вернувшись, он неожиданно спросил Горынина:
— А что, если бы вы решали, Андрей Всеволодович, выставлять или не выставлять мою Венеру?
Горынин подумал, усмехнулся:
— Так это, если бы решал. А так… Зачем дразнить человека?
11
Хотя у Полонских засиделись за полночь, ровно в восемь утра прораб Горынин поднялся на второй этаж строящегося дома, своего первого гражданского объекта. Было еще темно, и каменщики включили над рабочими местами сильные электрические лампы. Со стороны Удельного парка и той болотистой равнины, что лежала за парком и уходила к Финскому заливу, дул сильный и ровный ветер, дышало холодом открытое пространство. Пустынное, чужое городу и строителю, это пространство ощущалось где-то совершенно рядом и словно бы противилось человеческим устремлениям.
Но человек, начав что-то строить, не отступает ни перед пространством, ни перед темнотой. Даже и в других, куда более трудных условиях. Он будет пробиваться через препятствия и невзгоды, преобразуя и пространство, и самого себя, все время надеясь на лучшее. Человеку-строителю всегда видится впереди нечто лучезарное…
Главной магистралью нового района было Ланское шоссе — завтрашний проспект Н. И. Смирнова, пока что один из самых широких в Ленинграде. Вдоль него уже стояли готовые дома, а в тылах закладывались и строились новые. Здесь создавался большой современный микрорайон с просторными озелененными дворами (со временем дома будут стоять как бы в лесу, и люди будут слышать из окон птичье пение), с крупным торговым центром (со временем в его магазины будут приезжать покупатели даже с Невского проспекта, а здешние, разумеется, будут ездить на Невский), о большим собственным кинотеатром (ему присвоят имя известного советского киногероя — Максима), с детскими садами и школами внутри района… Особенно нарядно и осмысленно выглядело все это на макете, который довелось увидеть Горынину в день оформления на работу. Он тогда подумал: ради этого стоит помесить грязь на стройплощадках.
В натуре все выглядело, разумеется, не так, как на макете. Возводимые то там, то тут «безархитектурные» пятиэтажные дома не были и уже никогда не станут красавцами. Главную красоту будут являть собою так называемые архитектурные акценты — высотные жилые и административные здания, пока еще не заложенные. Однако и в тех, что строились сегодня, таилась своя особая неброская привлекательность. В каждую такую коробку переезжала из перенаселенных коммунальных квартир и блокадных полуподвалов добрая сотня семей. И радовались люди несказанно… Так что ради этого тоже стоило помесить грязь на стройке. Не говоря уж о том, что здесь же, в этом вот строящемся доме, обещана квартира и самому прорабу…
Горынин поднялся на этаж и услышал откуда-то из полумрака:
— Полковник идет проверять посты.
Потом резковатый голос каменщика Барохвостова:
— Ну чего, чего почесываетесь? Где раствор, мать ваша женщина?
Подсобницы у него работящие, расторопные, но он все равно покрикивает. «Он у нас человек религиозный, — смеются необидчивые подсобницы, — он каждый день с молитвы начинает».
Покричав на подсобниц, Барохвостов еще погрозил кулаком в темное ветреное небо — невидимой крановщице, которая как-то не так опустила контейнер с кирпичом.
— Ну, понеслись! — сказал он после этого своим женщинам.
Надел брезентовые рукавицы, поплевав предварительно в ладони. Подошел к стенке, на которой одна из подсобниц уже раскладывала рядком кирпичи, а другая расстилала с лопаты раствор. Огляделся. Примерился. И действительно, понесся. Он буквально хватал, почти не глядя, кирпичи и тут же бросал, припечатывал их на стенку. Хватал и бросал, хватал и бросал, попутно подбирая мастерком выступающий из-под кирпича раствор и еще успевая этот небольшой остаточек бросить под очередной, летящий на серую подушку кирпич.
Это был каменщик-виртуоз, каменщик-рекордсмен, его, говорят, даже в кино снимали, чтобы показать другим его приемы и темп. Правда, каменщики с других строек вначале не поверили, решив, что киношники применили тут известный фокус — ускоренную съемку. Пришлось начальству организовать экскурсии — уж очень соблазнительно было через распространение барохвостовского опыта получить решительное ускорение кладки. И люди стали приходить, смотреть, дивиться. Некоторые пытались потом у себя на объекте тоже взвинтить скорость, но к полудню выдыхались. «Нет уж, лучше мы по-своему, ровненько, — говорили они. — А то полдня работаешь, полдня отдыхать надо».
На горынинском объекте за Барохвостовым мог тянуться разве что Данилушкин, тоже отличный каменщик, с довоенным стажем, со своим собственным стилем и своей гордостью. Он и не думал перенимать манеру рекордсмена, он даже передразнивал Барохвостова, изображая, как тот ожесточенно, будто в драке, швыряет кирпичи. Однако в глубине души его, пожалуй, немного тревожило непонятное превосходство разухабистого Лешки Барохвостова. По понятиям спокойного Данилушкина, такая залихватская работа не могла быть тщательной. Сам он работал мягко и плавно, все его движения выглядели какими-то округлыми, и, глядя на его работу, можно было подумать уже о замедленной киносъемке. Тем не менее выработка у него приближалась к барохвостовской. И он считал себя более серьезным и более надежным человеком на стройке, чем Барохвостов, который рано или поздно должен сорваться.
Передвигаясь маленькими шажками вдоль медленно растущей стенки, Данилушкин успевал еще и балагурить с девчонками-подсобницами, обучая их жизни. К примеру так:
— Вы не позволяйте своим парням особенно вольничать с вами, не то они первые вас уважать перестанут.
— Робких они еще больше не уважают, — скажет подсобница. — Они на таких и смотреть не хотят.
— А вы на таких, как они, не смотрите.
— Где других-то взять, дядя Сережа?
— Других, других… Сколько тебе других надо? Тебе одного-единственного надо.
— А как найти его?
— Ждать надо. Не искать, а ждать.
— Теперь о таком даже и в книгах не пишут, дядя Сережа.
— Как то есть не пишут? Почему не пишут?
— Мы не знаем.
— Надо знать. Надо все знать. Учиться надо!
— Вот мы и хотели бы…
Вот так и тянется, так и плетется за работой неторопливый, чаще всего неприхотливый и неутомительный разговор, пока
