Алики: — Вечером явится сюда Периклис?
— Сказал, что заедет.
Повернувшись к матери, стоявшей в растерянности посреди двора, он крикнул:
— Пусть все остается так, пока я не вернусь. Побелите стены и вымойте пол…
Он пропустил вперед девушек, потом вышел сам и закрыл за собой ворота.
2
Ворота в этом доме всегда скрипят, когда их открывают, а если человек спешит и с силой распахивает створки, о стену ударяется скоба. Когда все встают, ворота оставляют открытыми, и во дворе становится тише.
Евтихис спешит в Монастираки[1], чтобы встретиться там со своими компаньонами. Уже много лет каждое утро собираются они у старого склада и расходятся по тем или иным улицам, в зависимости от того, какой товар им подвернулся на этот раз. Работа уличного торговца стала теперь трудной; надо иметь большую сноровку, чтобы продавать свитеры, расчески, майки, авторучки и посуду, бегать по всему городу, крича до хрипоты, и зарабатывать на всю компанию в пять человек.
Друзья ждали Евтихиса у двери склада. Подойдя, он прежде всего пересчитал их — не хватало Эльпиды, девушки с каштановыми волосами. Она опять не пришла. Ребята спросили, какую работу заготовил он им на сегодня. Евтихис распрямился, чтобы казаться выше, и резко сказал:
— Никакой.
Встревожившись, они с недоверием посмотрели на него, а затем недоуменно переглянулись, но Евтихис не дал им слова сказать.
— Сегодня мы не работаем. Я подыскиваю что-нибудь получше.
— Ты должен был предупредить нас… День-то мы потеряли, — сурово сказал Симос.
— Не нашел никакого товара или просто не желаешь? — спросил Иорданис.
— Я подыскиваю что-нибудь получше, — повторил Евтихис.
— Поделись с нами, и нам не мешает знать, — потребовал Фанис. — Выходит, до тех пор, пока ты не подыщешь что-нибудь получше, мы будем без работы?
Евтихис взглянул на трех своих компаньонов, и ему почудилось, что перед ним огромная толпа. Они стояли, сдвинув вместе головы, и глаза их казались тысячью глаз. Если пуститься в объяснения, то в конце концов они лишь переругаются и ничего путного из этого не выйдет. Чтобы ребята перестали наконец удивленно переглядываться, Евтихис резко сказал:
— Кто хочет, может действовать самостоятельно.
— Откуда нам знать, когда ты в духе, а когда нет… — пробормотал Фанис. — Подождем, пока у тебя появится настроение… Так нам каждый день сюда приходить?
— А если бы я заболел? Я избаловал вас тем, что всегда здоров.
— Чего ты виляешь, говори прямо, — сказал сердито Симос.
— Может, пришло время нам расстаться?
Угроза Евтихиса ошеломила их. Головы отделились одна от другой, друзья разошлись в разные стороны и стали ходить из угла в угол по полутемному складу. На крыше во многих местах зияли дыры, и между балками пробивался свет. Здесь валялся разный хлам, стояли тележки, ящики, тряпьем был прикрыт залежавшийся товар. Когда шел дождь, на полу здесь застаивалась вода и пахло плесенью. Компаньоны Евтихиса продолжали шагать по складу на почтительном расстоянии друг от друга. По-видимому, этот ловкач устроился как-то иначе и хочет от них отделаться. Он разговаривает с ними, как хозяин, и ждет, чтобы его упрашивали, умоляли. Что значит «подыскиваю что-нибудь получше»? А если это правда, то почему он играет с ними в прятки? По всей вероятности, он сбросил их со счетов, а сам что-то замышляет; на старых друзей ему наплевать, пусть хоть повесятся. Вот уже три года, как они изо дня в день бегают, высунув язык, чтобы выручить жалкие двадцать драхм. Но самое ужасное — зависеть от прожженного жулика, который помыкает ими, как ему вздумается.
Общее молчание и хождение взад и вперед раздражало Евтихиса; ему очень хотелось выругаться, но он прикусил язык.
— Что ж мне, других подыскивать, если подвернется хорошая работенка, или вас иметь в виду?
— А как же иначе? Но не запугиваешь ли ты нас? — спросил, глядя на него в упор, Фанис; глаза у него всегда были красные. — Почему ты не скажешь нам напрямик: проваливайте ко всем чертям?
Евтихис взорвался и чуть было не отпустил Фанису увесистую оплеуху, но взял себя в руки и сказал спокойно:
— На одно-то утро можете вы оставить меня в покое? Предположим, я прошу, чтобы вы мне его подарили. Может быть, новая работа больше устроит нас всех.
И так как он не знал, что еще сказать, и не имел ни малейшего желания отвечать на возможные вопросы, то притворился, что спешит, — ему, мол, надо, как он обещал, «подыскивать что-нибудь получше».
— Ну, до завтра, здесь же, — бросил он на ходу.
В дверях склада он остановился в нерешительности и стал всматриваться в узкую улочку, забитую жалкими лавчонками. Эти мерзкие типы ему не верят. Хоть бы пришла Эльпида. Чтобы не слышать, как у него за спиной они молча шаркают ногами, он пошел в соседнюю кофейню — перед ней на тротуаре было выставлено несколько столиков — и, не заходя внутрь, сел на первый попавшийся свободный стул. Он не спускал глаз с улицы. Вскоре к нему присоединился Фанис.
— Так-то ты торопился? Для того чтобы причалить сюда?
— Чтобы от вас отвязаться, — ответил Евтихис. — Вы ведь уже готовы были содрать с меня за сегодняшний день…
— Не мешало бы, — сказал Фанис. — День-то у нас потерян. Ну и дураки мы! Как только получу работу на ткацкой фабрике, поговорим по-другому. Я свое дело знаю, я ведь присучальщик. А ты небось думаешь, что я торговал на улице лотерейными билетами?
Но Фанис увидел, что его слова не произвели никакого впечатления на Евтихиса. Знает ли тот, что такое присучальщик? Фанис сидел рядом с Евтихисом и тоже смотрел на улицу. Затем он легонько подтолкнул приятеля локтем в бок.
— Скажи, что у тебя на уме? Как пить дать, ты от нас что-то утаиваешь.
— Я же сказал вам, что присматриваю что-нибудь получше.
— Не морочь мне голову, Евтихис. Получше, получше!.. Чтобы от нас отвязаться? О своей шкуре печешься?
— Обо всех нас пекусь, говорю тебе.
— Что-то не верится. Знаю, речи держать ты мастак.
— Да говорю же тебе, что обо всех нас думаю. Жизнью клянусь.
— Дерьмо, — бросил Фанис.
Евтихис рассвирепел.
— Моя жизнь — дерьмо? Ты знаешь, подонок, что ты сказал? Твоя жизнь, может, и дерьмо, потому что тебе ни разу не грозила смерть. А известно тебе, как я выкарабкался, как жив остался?
— Ладно, хватит, — смущенно сказал Фанис. — Я не хотел тебя обидеть. Но почему ты не скажешь прямо, что у тебя на уме?
— Это мое дело. Если я вам скажу, вы начнете ворчать и только
