женщины, ночные пирушки, автомобили. Но он умеет только танцевать с дамами и болтать в гостиных, поэтому прибег к помощи — и правильно сделал — Андониса. Андонис навел справки, все разузнал и наметил план действий. Немало времени ушло на то, чтобы Лукис понял, с чего надо начинать. В наши дни тайна успеха заключена в организаторских способностях, в умении пустить в оборот чужие капиталы. «Хорошо организовать дело — большое искусство», — подумал Андонис, подымаясь по лестнице.
К счастью, он вспомнил, что ему надо зайти к портному Сотирису. Месяца три назад Андонис оставил ему отрез на костюм и до сих пор не нашел времени прийти, чтобы тот снял с него мерку.
На площадке Андонис остановился, чтобы перевести дух. «Все время я чего-то жду и не вижу перед собой ясной цели, — думал он, идя по темному коридору, где выстроились в ряд двери с табличками. — Если я буду знать, к чему стремиться, мне, наверно, будет легче добиться успеха. Я должен отдать себе полный отчет в том, что для меня это только начало; лишь тогда я смогу надеяться на успех». Это, конечно, хитроумное рассуждение, оно как тонизирующее средство, чтобы ноги выдержали беготню по улицам. Внезапно в голове у него пронеслось: «А если начало будет тянуться до бесконечности? Начало без продолжения — это катастрофа…» И он почувствовал сразу слабость в коленях.
Андонис вошел в мастерскую. Сотирис в это время спорил с тщедушным учителем, который часто наведывался к нему. Учитель утверждал, что, проведя два с половиной года в Дахау, он выстрадал больше, чем Сотирис. Портной, мужчина лет пятидесяти с седыми волосами щеткой, смотрел на него с презрением, потому что, по его мнению, не было концлагеря страшнее Хайдари.
— Расскажи ему, Андонис, расскажи, пусть поймет, что мы перенесли…
Андонис стоял на пороге с портфелем в руке и ждал, когда кончится этот странный спор. Ему ли судить, кто страдал больше? И вообще, чем можно измерить глубину страданий? Это не предмет для спора.
— Почему ты молчишь? — спросил Сотирис, покрасневший от ярости. — Расскажи ему, что значит проснуться и ждать, назовут ли твое имя в числе приговоренных…
Андонис не раскрывал рта, а Сотирис не сводил с него негодующего взгляда. «Ну, говори…»
— Простите, — вмешался учитель. — Из печей крематория валил дым…
Сотирис хотел, чтобы Андонис сказал свое слово, иначе он вынужден будет отругать этого глупого человека, который явился сюда похваляться, что вынес более тяжкие муки, чем другие.
— В воздухе стоял запах горелого мяса… — бормотал учитель.
— Я молчу, — негодовал Сотирис. — Здесь Андонис, и пусть он тебе расскажет. Мы с ним были в одном бараке.
Андонис подошел к столу и, с трудом выдавливая из себя слова, заговорил:
— Война кончилась десять лет назад… А вы хотите, чтобы я сейчас рассудил, кто выстрадал больше? Я пришел заказать себе костюм…
Тогда оба с возмущением уставились на Андониса. Взгляд учителя говорил, что между ними разверзлась пропасть. Он тут же ушел. Оставшись наедине с Андонисом, Сотирис дал волю своему негодованию.
— Значит, ты забыл все? И утренние поверки, и наряды, и список приговоренных, и пулемет за стеной? Забыл, как ты однажды, совсем обезумев, закутался с головой в одеяло, чтобы ничего не слышать?
— Я хочу, чтоб ты сшил мне костюм из того материала… И поскорее, — сухо сказал Андонис.
— Значит, ты все забыл?
— Сними с меня, пожалуйста, мерку, я спешу.
Сотирис тяжело дышал; от возмущения он с трудом подбирал слова.
— А я-то считал, что он мне друг… Понимаешь, Андонис, каждый день я угощал его кофе… А ты словно онемел. Точно забыл все…
— Я ничего не забыл, — тихо возразил Андонис. — Давай побыстрее… — И он, приосанившись, встал перед зеркалом.
Бесчисленные коммерческие дела и беготня по городу ожесточают человека. Уличная пыль, цифры и бесконечная погоня за надеждой оставляют на лице следы разочарования. «Последнее время я совершенно не забочусь о своей внешности, а это большая ошибка, раз я связан с клиентурой, веду деловые переговоры», — подумал он и опять попросил Сотириса поскорее сшить ему костюм.
— У меня важная встреча… В ближайшие дни…
Он внимательно осмотрел свое отражение в зеркале и спросил себя: «Можно доверять мужчине с такой наружностью? Можно полагаться на его идеи?»
Сотирис снимал с него мерку, а Андонис объяснял, какой ему нужен костюм.
— Ты уж постарайся, пожалуйста. Но я не хочу выглядеть пижоном. Вся трудность заключается в том, чтобы костюм не кричал о моей мещанской убогости, о том, что он — мое единственное достояние, выходной туалет, который я храню в шкафу. И не дай бог, чтобы он был сшит по последней моде. Люди со вкусом следуют всегда той моде, которая только что прошла. Он должен быть удобным, хорошо сшитым, но не бросаться в глаза. И не таким, какой надел бы, скажем, фабрикант. Ты понял? Мне он нужен не для визитов, пусть думают, что я ношу его каждый день, что он один из моих костюмов…
— Я понял, — с некоторой осторожностью сказал Сотирис.
— При первой возможности я заплачу тебе… Но мне надо, чтобы ты придал костюму определенный стиль… Ну, скажем, какой надел бы финансовый советник или… Хочешь, я охарактеризую классовое, общественное и финансовое положение человека, который будет его носить?
— Разве костюм не для тебя? — с удивлением спросил Сотирис.
— И для меня, и нет… Я буду его надевать только в известных случаях…
И, так как портной явно заинтересовался, Андонис принялся распространяться о том, что теперь формируется новая общественная прослойка. Это директора, эксперты, технические и финансовые советники. Капитал невидим, безлик, его владелец не участвует непосредственно в производстве; капитал пускают в оборот те, кто разбирается в экономике…
— Что-то в этом роде я уже слыхал, — сказал Сотирис.
— Побыстрей… Я тороплюсь. Теперь ты понял, какой мне нужен костюм?
Сотирис, спавший с ним под одним одеялом в Хайдари, снимал мерку. Раньше они обсуждали вопросы международного положения, делали прогнозы и выводы. Сегодня же им не о чем было говорить. Андонис куда-то спешил и хотел иметь какой-то необыкновенный костюм. Он задолжал за материал, задолжает и за шитье. О политике они побеседуют в другой раз.
— Завтра я приду на примерку. Мне нужен костюм к субботе.
Андонис опять оказался на улице. «Есть много способов играть на противоречиях, заложенных в самой системе экономики, — думал он, пробираясь среди блестящих машин. — И не мошенничества, не махинации, а честные, законные способы. Где-то существует „золотая жила“, надо только напасть на нее. Случай может подвернуться в любой момент,
