но пока все это еще расплывчато и неясно, как Млечный путь. Однако в этом туманном образовании миллиарды — кажется, сто пятьдесят миллиардов — ярких звезд… К большим делам всегда прилипают хищники и пройдохи, как мухи к клейкой бумаге. Я еще ничего не достиг. Но это вопрос времени».
Подобно живым существам, улицы каждый день меняют свой облик. Уже другие люди идут рядом с тобой, а тротуар не отстает от тебя ни на шаг. И ты все время остаешься подвижной точкой в общем движении, ритм которого еще не сумел уловить. Чтобы определить свою орбиту, ты должен установить, в каком направлении происходит движение. «Но если я, дипломированный экономист, — а разве это не так? — не могу разгадать главный секрет, и экономические законы, изученные мной, грозят меня уничтожить, тогда откуда знают тот же секрет столько других людей? А если это нечто определенное, точное, как решенная задача, тогда, пожалуй, это уже не секрет, а формула, известная людям. Но так не бывает, хотя и должно быть». Все то, о чем ты думаешь, обходится тебе очень дорого, это верный убыток, а возможно, и надвигающаяся катастрофа. И ты, шагая по улице Аристиду, не можешь решить свою задачу. Тебя неотступно преследуют неоплаченные векселя, долг Евтихису, мысль о потраченном зря времени, Вангелия, которая все знает и вместе с тем ничего не знает, бесконечные планы и все нарастающая тревога. С другой стороны, раз твои векселя опротестованы, значит, ты находишься в зависимости от экономической системы, от столкновения различных интересов и не являешься изолированной от общества личностью, которая поставляет одни идеи.
Улицы сейчас застроены многоэтажными домами — он предвидел это еще в 1948 году, — в квартирах холодильники, радиоприемники; а сколько вокруг красивых женщин и озабоченных мужчин! При капиталистической системе каждый ломает голову, силясь понять, каким образом кто-то другой добывает деньги. Того, кто не платит долгов, сажают в тюрьму. Это древнейший закон, он существует с тех пор, как появилась частная собственность. «Если меня посадят в тюрьму за долги, все начнут меня уважать», — подумал он и улыбнулся. Позавчера один ловкач сказал ему конфиденциально, словно открывая секрет атомной бомбы: «Чтобы получить протекцию, ты должен непременно знать, кто любовница директора». — «Всюду шантаж и обман», — с отвращением проговорил он, а ловкач рассмеялся: «Ты какой-то тронутый!» — и обдал его холодным презрением.
Андонис спешил в министерство. Он побывал в ряде магазинов, улаживал вопрос о налогах, звонил в двери квартир — всегда с улыбкой — и взыскивал очередной взнос, находил будущих клиентов и щедро давал всем советы… Потом он вспомнил о Вангелии. «Она слишком простодушна и кротка. Верит, что я делаю нечто полезное, важное… Я должен открыть ей глаза, но не теперь, это было бы слишком жестоко. Когда появится какой-нибудь просвет…»
Он зашел к импортеру и получил гонорар за сложную операцию, которую выполнил для него в таможне. С гордостью пересчитал он деньги и сразу почувствовал небывалую легкость. Теперь он может с ясной головой обдумать представляющиеся ему возможности. Все в конце концов закономерно — улицы прямые, люди ведут дела, механизм пока еще действует, благодаря единству противоположностей. «И мой случай — скорее всего самый заурядный», — подумал Андонис и решил: как только у него выпадет несколько свободных минут, он обязательно поразмыслит над этим.
В четверть третьего, задыхаясь от усталости, он добрался до кофейни на площади Омония, где у него было назначено свидание с Тодоросом. Он остановился перед дверью, увидев, что Тодорос беседует с каким-то пожилым господином. Андонис посмотрел на себя в стекло витрины и постарался придать своему лицу более спокойное выражение. Те, кто занимается торговлей — пусть даже и контрабандой, как Тодорос, — ведут деловые переговоры, сидя в кофейнях или у себя в кабинете в плюшевых креслах, и презирают потных людей с улицы. Андонис прошелся по тротуару и заглянул в другую дверь, потому что лицо человека, разговаривавшего с Тодоросом, показалось ему знакомым. Да это отец Ангелоса, пенсионер, бывший председатель апелляционного суда, он живет с ним в одном доме. Тодорос смотрит на собеседника с подозрением, уставившись на него своими заплывшими глазками. Господин Харилаос, как видно, говорит с ним о чем-то очень серьезном. «Подумать только, этот человек выносил приговоры. Нет более трудной работы, — размышлял Андонис, с любопытством разглядывая спокойное лицо судьи. — Но что теперь с Ангелосом?» Подойдя к киоску, Андонис стал просматривать заголовки вечерних газет. С отцом Ангелоса он обменивался лишь сухим приветствием, сталкиваясь случайно у ворот, и по многим причинам пусть лучше господин Харилаос не знает, что он, Андонис, поддерживает деловые отношения с коллаборационистом Тодоросом.
Андонис вернулся к кофейне. Господин Харилаос уже встал и вежливо прощался с Тодоросом, который тупо смотрел на него своими заплывшими глазками. Наконец судья вышел. Покупая в киоске газету, он внимательно оглядел улицу.
В кофейне было шумно, и Андонис, остановившись перед Тодоросом, похлопал его легонько по плечу, чтобы привлечь к себе внимание.
— Садись и молчи, — приказал Тодорос.
Андонис сел, выпил стакан воды, стоявший на столике, и принялся изучать большие потемневшие картины в позолоченных рамах, висевшие на стене. Идиллический пейзаж в стиле прошлого века; эфирная девушка, зловеще романтичная, рассыпает цветы из корзины. Копоть, пыль и мухи не пощадили этих картин. Кричат официанты, толчется любопытный и праздный народ. Тодорос смотрит куда-то вдаль, и Андонис не решается спросить его, до каких пор будет продолжаться это тягостное молчание. Он разглядывает ближайшую картину «Коровы на водопое» и посетителя, который, сидя против него на диване, читает газету. Время идет, а Тодорос все сидит, погруженный в свои думы. В газетах опять пишут о бомбах, о термоядерной войне, об уголовных преступлениях, о широких экономических планах и о новых мерах по наведению порядка в стране. Но эти смутные времена, такие же печальные страницы истории, как мрачное средневековье, сулят большие прибыльные дела.
— Ну? Ты возьмешь сегодня товар? — спросил внезапно Тодорос.
И Андонис, застигнутый врасплох вопросом, стал мямлить, не зная, возможно впервые в жизни, с чего начать. Наконец он открыл портфель и достал лист бумаги, исписанный цифрами.
— Я сделал полный расчет, — сказал он.
Тодорос взял лист и, не глядя, разорвал его в клочки. По-видимому, он весь был во власти каких-то мучительных мыслей. Зачем ему расчет этой операции с контрабандой? Андонис не подумал об этом, растерялся и, размахивая руками, принялся доказывать:
— Может быть, расчет неудачный, но без него не обойтись. Все требует системы, порядка. Я записал для тебя цены, требования, предъявляемые к каждому
