Почти дневник. 1989
26.01
по рельсам мчит дрезина среди рифм и ритмнепростно дважды преломляясь между тучпо закоулкам и промоинам горитдрезина как последний лучс которым баню истопить и покурить ольхойи травы освятить и упросить чердаки сердце сердце прятать глубокоедва заплещет грусть пусть будет такторит дрезина путь и можно петьздесь где-то зона караваны у ручьяи птица бьется пойманная в сетьеще ничья
25.01
кризис одоленвпереди круизогни маяков обещают призпо морю носятся как пиратыофицеры лекари адвокатывырвемся из удушливой эрывослед крысам и осьминогамих интеллект в недоступных сферахдолжен вести по иным дорогамгде можно все на что нет запретатам где глаза даны чтобы видетьтак где уши даны чтобы слышатьгде мы не мерзнем совсем раздеты
22.01
и голубь посланный им через шесть недель путиназад к ковчегу возвращается покорногонца пока он бездною летитскупая совесть иудеев кормит
дадим же вестнику отборного зернапусть облако воронье дышит жаромне многих испугают временаобжалованию не подлежащей кары
но голубь посланный им через шесть недель путиназад к ковчегу возвращается покорнои никого не может здесь найтикак опоздавший почтальон в измятой форме
23.01
когда ты стынешь схваченный ненастьемза крест церковный зацепившись шпоройеще купить весь город в твоей властис осенним рынком речкой и собором
кто дорожит пропахшею болезньюи грязным трюмом денежной бумажкой?уж лучше скрыться где-нибудь в подъездеиль к мачехе податься в замарашки
ах золотая пленка на которойдрожит весь мир серебряной луноюеще ты можешь сторговать весь городи Бога не пустить в окно ночное
23.01
в раннем средневековье мы обитаемв памяти остывает плебейский мирс запахом мяса из римских квартирпока мы людские потоки считаемнаденет кольчугу степная стая
все отчетливей тянет лапу пустыняк грядущему тысячелетию как раненый барсв ребрах дыханий хлопки холостыеи борозда багровеет как Марси бьются у пояса ножны пустые
определенно линейны время и фрескито что избыточно сдавлено прессом
25.01
я одевался в то что мне соткал паукв петлице веточка мышиного горохаа пуговицы нет поскольку вдругнить порваласьсбежала рыбка-крошкаона одна с ума меня свелакак в омут Гауи я был затянут в бездну
кому я угрожал дурак и бездарькогда туннель мембрана и стрелавонзилась в глаз и там на дне заселавсе всё равно примчатся пить ликери что поэзия наворожить успелана повороте вывалил шофер
25.01
когда останется лишь пять минути пять последних дней уже не в счетмолись тебе помогут и намнутснежков хоть полный короб и ещек сухому словно кашель чет-нечетчасы свое добавят тики-таки к белому листу опять влечети жить не надоест пусть даже такЛетучие Голландцы среди тьмыдраконы в небесах и звоны в вышине
молись помогут и повалит снегточь-в-точь в перформансе «Среда и мы»
26.01
уже пора сказать «labrīt»извечно Сущему всем тварям всем предметамтри времени для нас как три горысоединили отраженным светомна гроб Господень сбрось ярмо нуждыи ненависть и зависть канут в Летутут нужен новый сруб а у водыпосланец-голубь с пальмовою ветвьюкрылатый гость спустившийся так низкоявленьем —Жизни формула & Coмы будем счастливы и будущее близконо кажется что очень далеко
Три стихотворения на малознакомую тему
* * *
ругался глушитель полуторки, перекатывал шарики дробивыхлопы, чад, со жнивья сорвалось черное облачко птичьепрошили насквозь: дымился походный котел в заботах о хлебе насущномхмель повисал на заборах – гигантский, барочный август
был вечер воскресный, проехали мимо заброшенной фермы, тамвыбиты окнастояли в проеме дверном цыганята: сестрица и братец? за руки взявшисьбыть может, местные греки – так же безумно и яркоблестели глазенки на личиках смуглыхкогда-то – теперь потухли, запали (так слушают сказку)
не шел гномик Румцайс, не мог сквозь колонну пробитьсяперли и перли, глушитель ругался, дробью палил по задам, разрываянейлоновый воздухшныряли лахудрики в сумерках, вдруг слышим: ну, бедолаги, сотрув порошоки сразу майор в пилотке, чтоб снайпер не брал на мушку
а рядом на площади будки и арка зверинца, афишами хлопал ветерфонтан-амазонка с одною отбитою грудьюпили воду – отравленную, так нам сказалиа переспросить было негде: местечко лежало в пылимолчали домишки, на стенах звезда и свастика рядом
на башне пробило четверть, по серым мышиным шинелямударили капли дождя. Цыганята: сестрица и братец? босые, за рукивзявшись, быть может, местные грекиуспели проплыть по локальным морям-океанам, снова встали в дверяхпрошили насквозь. А дальше кончалась неделя
* * *
тут мы из гранитных карьеров, где крошки – бери, сколько хочешьили же так – сколько положит Румцайс. На северных склонахеще снег: здесь начинаются чудесные птичьи перелеты(вот и ночью, когда в карауле: вдруг красные угольки изчерного бункера локомотива, но нет тех янтарныхгруш, что прошлой осенью
с полными кузовами домой мы ехали, да) брод сохранилсяи странно: весну сменила зима, обложила озерахрупким богемским стеклом, под которым рыбы – колами глуши,накидывай петлии юные кряквы по зеркальному льду туда-сюда, как в Венеции
потом поседели вязы, буки вмерзли в апрельскую грязьна платане (так далеко?) гномик грызет морковкуоткуда же, черт возьми, столько проклятой крошки!вороньи стаи окрест на языке попугаев, и пестрой сойки комоктрассирующий
в помещении дежурной смены несу караульную службуа местечко живет: чужие омнибусы, «Таежный блюз»Марты Кубышевой и на ветру пеленкикакая-то парочка, нежно воркуя, медленно двинулась к нам – подошлии начали обниматься, короткая юбочка сразу полезла кверху
так надо. Ты можешь всю землю глазами вспахать, засеятьучаствовать в праздниках хмеля, печатать коробки к спидометрам «Татр»в бинокль наблюдать эротику, шмыгать носом. Так надо. Те двоестарались, чтоб все было видно, еще, кажется, Румцайс подсвечивал
и палец на предохранителе, и древние тексты вспомнилисьдесять шагов, а ближе не смели не пяди. Озерав них били живые ключи, и юные кряквысверкали, переливаясь, как боулинг-аппараты. Эффект сетчатки
* * *
Гайзиню родственник – Радагайс, Радегаст…мир знакомый и маленький – все мы спускаемся с гор, выходя на равнинудаже море забыто, здесь небо в тысячу разближе. И огоньки во тьме…
стою в карауле, в зеленом хэбэшнике, разбитые кирзачи хлюпнулинемой калашников через плечо, папиросу прячу в ладонистою в карауле: ночь, темнота, трясина молчитплеск крыльев в воздухе: скалится деревянный божок
многоликий идол славян, предводитель кельтов,чело на монете, гроза Великого Римаи усталый, небритый ходок через Альпыздесь мы встретились – в спрессованных тысячелетияхдревнее первоплемя на коленях Европы: я на восток отправлюсь обратно,бойи-богемцы (собиратели скальпов) останутся тут:другие уйдут еще дальшена стене надпись: до смерти два шагаположим, враки, и до Москвы помене 2000 километровмесяц совсем близко – неужели до дембеля не дотопаю – нашли дуракахватит стоять, присядем-ка на дорожку
горный воздух бодрит: Радагайс, зеленый подол Европыурановая руда и гномик Румцайс с горняцкой лампойвылез из книжки с картинками, прошел сквозь облако(горы, как опиоманы?) о тайным тропамна лыже одной, получил золотую медаль, сияет
богема праджеров. Стою в карауле, полон интернационализмазвезда просвистела мимо ушей, в пустоты проваловна другой стене надпись: парень, иди домой, Федя твою Наташузаболело колено, кругом чернота – скоро сменяться
седьмое вступление. Утомительно. Рестораны внизу ни на часкрыши особняков острые, как пирамиды (в Риге знаю, кто этойночью не спит)
вдруг полыхнуло, и в ритме ча-ча-чавонзилась еще звезда, попала. В яблочко. Гаснет. В сердце
Напевы после лиго
