«Ни разу в жизни мне не принадлежала гитара...»
ни разу в жизни мне не принадлежала гитарас алым шелковым бантоммне вообще не удаются переборыи вообще у меня нет вокальных данныхголос прокурен пропитхотя (это ведь несколько экстравагантно)сладчайших улыбок удостаиваютсяроскошнейших букетов как правилоте у кого нет вокальных данных
как правило перед рассветому некоторых наступает кризису меня как исключение нашлась сигаретачто перед рассветом особенно страннозатянусь за себя и за Тебяпослушаю БГ про золотой город(говорят и слова и мелодия ненастоящие)иногда слова особенно щемяще-сладкидаже когда нет вокальных данных
маковая улитка в эпицентре кайфалегкая дымка и птичий полетвселенная распалась как зеркалона тысячи осколков (в них сочатся раны)я тут несколько повторяюсьво сне и наяву это не усталостьсладчайших улыбок удостаиваютсяте кто готов к невербальному общениюк неприменению вокальных данных
у православных прощёное воскресеньев поисках стеариновой свечкизашел в дремучие тысячелетьяповсюду алые реки и горючие белёсые океаныпослушаю БГ про золотой городощущая прикосновения мягких крыльевплаванья по облакамвозвращения на грешную землюмолитва заступнице нашей Святой Девехоть вроде нет хоральных данных
P.S. чист Кастальский источникГрааль в истоках нирваны
Майра Асаре
Maira Asare
(p. 1960)
Чуткий лирик, фиксатор бесед с «Ангелом за кухонным столом», продолжатель традиции Берзиньша, разве что с отчетливо выраженным христианским пафосом. Точнейшее женское ухо Латвии. При этом – отрезвляющая ирония, предельно ясный и четкий, порой совершенно мужской взгляд на вещи.
И, опять-таки, при этом – нежность, смирение и почти всепрощение. Автор романа «Женская зона», посвященного тюремной действительности как опыту преодоления наркотической зависимости. Блестящим переводом «Школы для дураков» Саши Соколова, опровергнув миф о «сущей непереводимости», открыла новый этап в становлении латышского прозаического языка.
Плыть
Прикосновение воды —дрожь кожи, мышц, тока крови,дрожь и воспоминания, глубже и ярче тех,что присущи памяти человека – подкожная,внутримышечнаяи внутривенная память рыб, водорослей иптиц.Под черепом дышит ледник – на еголадони нить моей пуповины.Прочие нити оборваны – голоетело летит в воде, волнуясь, какводоросль, как водопад.Без жалости, без ностальгии —мгновение милосердия к изгнанному изЭдема.
«Душевное тепло выцыганенное у ветрениц...»
душевное тепло выцыганенное у ветреницстраждут сирые духомвыпевают тоскливокак далеко бымогло быть отсюда до моря?и кто позабылотогнать лошадей —так в небесах и пасутсясерые и спокойныесерые и спокойныелучатся подземные жилыкорни и сочлененьясложим ладошки молясьоробеловеруя в то, что нас услышатнадеясь на то, что насне увидят
«Река переполнила наши глаза...»
Река переполнила наши глаза,когда стояли, обнявшись,наши руки вплеталисьв небеса, в пески,в прибрежные мхи,как же мы зыбки, моймилый, как же зябки,прахом став, восставали,рассеяны ветром,воспаряли, воспылали,воссоединялись,встав вот тут,чтобы звучать голосами,исполненнымикликов, откликов,чтобы звучать —как же мы зыбки,мой милый,тáя,ликуя.
Речь
Речь:смехом на устах,словами,слезами и кровью своимина устах —желтые ядовитые цветы целовал,хмелел и в желтую пыльцу падал,ликуя, пыль дороги и самое языкзабывал, всем телом ликуя;не так ли в детстве далеким утром, из домугуськом – мгла мреет на солнце, крышимлеют и не соврешь – все согласованов роде, лице, числе, времении в пространстве;речь, как звериными глотками Бог речетпоэзию.
«Когда шел дождь...»
когда шел дождьмы всё еще смиренно ияростно ловили в шумекапель насущную вестьо небе отчем доме о детстве обовсех делах наших и днях и некогдавызубренном Возлюби Ближнего Своегомы лежали рядомвек не смежая покудаабрисы наших телне слились в одинглубоко под намиперекрестья подземных жилподмигивали путеводнымизвездами кореньямFкометамзрели змеиные залежигрунтовые воды зудели икости и цацки давно умершихназванивали – Возлюби Ближнегопока шел дождьмы знали всёо Любви
«Капли сумерек незримо роятся в воздухе...»
Капли сумерек незримо роятся в воздухев моей памяти город этотпродолжает житьотстрочен пунктиромпионово-сиреневых соцветийпровисая меж нимибудто огромный неведомыйедва прикрывающий старые безумныеколени подолхозяйка по вечерамвозвращаясь домойнескончаемо дундит одной лишь ейвнятную музычкус вожделением глядяуже тольков небо
«Ластясь мостами, ласкаясь башнями...»
ластясь мостами, ласкаясь башнямигулена, расстрига, монашкаясная, голубая, прекрасная высьгрязно-серо-изжелта-ржавая здесьвсевидящ глаз и всеслышащи ушибольшая уродливая аистиха на крышевысидит детоки обкорнает им душикак боярышник в паркебледной немочью чуть свет на ногахв угаре, в запаре к вечеру на рогахпадает навзничь в свои огнибранится, блюет и плюется имитысячей ртов и языковв хороводе вони, пьянии мотыльковзапахи, запахи – над улицами и над водаминад движимостью и недвижимостьюживностью и мертвечинойтелами в конвульсиях страстистыда и смертиВдруг на миг все вокруг затихнет —сто колоколов на ста языкахвозвысят свой простой чистый голос —жестокое израненное сердце обращается к небесам
а потом все сначала
Снег
В городе что ни ночь тает старый снегТает с протяжными вздохамитянется сквозь мои сны
Днем смотрю – смотри-католько в канавахтолько в тени еще снег
Будет таятьпару ночей поболитчуток поболити пройдет
История
Век твой разве чем мой утешитмой разве хнычетдалече речистые далече певучиеголоса в небесахпот в земле земля в жменежменя в кулаке кулак в спину мне тычет
вон с твоих осин летит сереброедокам в хлебово летит в разверстыепасти псамжар твой разве чем мой утишитпасти серебряной оскал недобр
оглянись в конце борозды оглянисьу церковных вратмощь твоя разве моей поможетпройдусь-ка вон осиныбез серебрапес колотый камень гложет
«Лист бумаги – милость...»
Лист бумаги – милостьямки в пескевышептать выкричать выплакатьуйти и не видетькак подрастает тростниксдать тебяуйти и бровью не повести
как безупречен листи как песок искристи ты невинен чистлишь камыши – ши-ши
Петелька к петельке
* * *
King Singers
Что они делают, когда окончен концерт? – Прощаясь у выхода,галантно шляпами машут, прежде, чем разойтись, и музыка —звучит ли она в их шагах или плещется в светлых платьяхи тех скупых фонарях, что затеплил вечер? И тенор —хлопнет кружку в кругу друзей или стопарь в одиночестве,в барчике, исполненном тишины, где печальная мухабродит по стойке, и баритон – сев в свою ласточку,помчит домой, обнимет жену, поглядит в телевизор, приметтаблетку и ляжет спать, перед сномнедвижно уставившись в потолок, и никтоникогда не узнает, что он там видит, или жевсе они долгой цепочкой по крышам, мостами башням города – петь a capella со звездами.
* * *
Некая рижская радиостанция выслала в ночь
погулять саксофон – он сон мой надрезал и,
вылизав рану горячим голубым языком,
смеялся – попробуй сама, как ходят безногие,
я мир из фу-фу строю снова, всё из голубого,
ты мне будешь должна! С полпути, на пороге,
он сгреб меня, мокрой заплаканной курицей
бросив в окно – ты там глянь, не пора ли
пробовать воздух, что в чреве моем
стал стоном, смехом, всхлипом и крыльями?
* * *
Не слышала ничего, что щемило бы круче
одинокого насвистывания в ночной тиши —
словно зов, не верящий в отзыв, как простая
такая весть – эй, слышишь, я здесь,
я тот, кто свистит, сам-с-усам, у меня есть
свирелька, свистулька, меня не увидишь,
