налогов. С этой целью правительство ввело 40 % налог на оплату труда за время, отработанное помимо положенных по законодательству Народного фронта 40 часов в неделю. Так как осенью 1939 г. французские рабочие массово трудились по 60 часов в неделю, подобная мера серьезно била по их карману[1263]. Все это не могло не сказываться на настроениях людей. В начале весны 1940 г. полиция отмечала рост социального недовольства и указывала на то, что виновником лишений, которые терпит тыл, население все чаще называло армию.
Нежелание правительства вводить нормирование потребления столкнулось с прозой военного времени: пятимиллионная армия, ничего не производя, начала в колоссальных масштабах потреблять. Командование считало, что удовлетворительное снабжение продовольствием позволит поддержать моральное состояние войск. Военных, которые часто жили под открытым небом, обеспечивали едой по очевидно завышенным нормам. Французский солдат потреблял в семь раз больше мяса, чем германский, и в четыре раза больше, чем британский. Для снабжения 3,3 млн. солдат, расквартированных в метрополии, ежемесячно на убой отправляли 400 000 быков. Армия потребляла 3500 тонн кофе в месяц и огромный объем алкоголя (за вычетом спиртного, покупавшегося солдатами самостоятельно, которое и создавало проблему массового пьянства в войсках). В сентябре интендантская служба военного министерства реквизировала на территории метрополии все запасы кожи и сырья для изготовления текстиля. Железные дороги переключились на первоочередное снабжение фронта[1264]. Между интендантством и министерством снабжения не утихал конфликт: последнее стремилось всеми способами спасти рынок потребительских товаров в тылу. Недовольство населения дороговизной било по репутации вооруженных сил и подрывало моральное состояние общества.
На этом фоне французское руководство провалило другой важнейший участок работы в военных условиях – информационно-пропагандистский. С 30 июля 1939 г. во Франции существовал Главный комиссариат по вопросам информации во главе с писателем Ж. Жироду. В состав нового органа вошел ряд писателей и журналистов, но ни один из них по типажу не мог сравниться с Й. Геббельсом. Все эти люди являлись интеллектуалами, которым пришлось заниматься делом, требовавшим иных свойств ума и характера. Кроме того, комиссариат быстро постигла судьба других учреждений, создававшихся в предвоенные годы – он оказался практически неуправляемым. Департамент цензуры, входивший в его состав, возглавил Л. Мартино-Депла, член руководства партии радикалов и личный друг Даладье. Он действовал фактически независимо от своего формального начальника Жироду и, более того, выступал посредником между ним и главой правительства[1265].
Французская пропаганда не давала ясных ответов на вопросы, которые порождал сам ход «странной войны». В отличие от 1914 г., Франция не являлась жертвой нападения, и вопрос о причинах вступления в войну повисал в воздухе. Солдатами в первые дни мобилизации двигало мощное чувство сродни инстинкту самосохранения, стремление покончить с германской угрозой, которая в третий раз за 70 лет повергала прекрасную Францию в огонь разрушительной войны. Но его требовалось организовывать и подпитывать. С этой задачей власти не справились. «Правительство, впавшее в противоречия и переигранное врагом, не смогло превратить эту войну ни в идеологическую, ни в национальную»[1266], – утверждал современник событий историк Кремьё-Брийяк.
Ощущение бессмысленности подпитывалось дефицитом информации, который сказывался прежде всего на фронте. Писатель Ж. Иверно, призванный в армию, в ноябре 1939 г. писал жене: «Каждый вечер и каждое утро я страдаю от прослушивания французского радио. Это пустота. Ничего, ничего, ничего. Не знают ли они сами, что сказать, не хотят ли говорить – результат один и тот же. Мы не знаем ничего из того, что стоило бы знать». Ведомство Жироду давало на подобные заявления следующий ответ: «Если вас не информируют так, как вы бы того желали, скажите себе, что это делается в интересах национальной обороны»[1267]. Вакуум информации генерировал поток слухов и перетолков. В письмах домой солдаты к удовлетворению германской разведки писали обо всем: состоянии войск на фронте, их моральном облике, передислокации частей. Командованию пришлось предпринять жесткие действия, чтобы пресечь эту опасную практику[1268].
У Франции имелась лишь одна возможность разрубить этот гордиев узел проблем – начало активных боевых действий на фронте. К началу октября Гамелен не сомневался, что речь идет о самой ближайшей перспективе. «Внезапное нападение» со стороны Германии не только вытекало из опыта 1914 г. На идее его неизбежности строилось все французское военное планирование: разгоревшаяся война могла быть лишь такой, к какой готовились французы. Уже в 10-х числах сентября Гамелен настойчиво предупреждал своих генералов, что они должны быть готовы к скорому германскому наступлению. Окончательное падение Польши привело к активизации приготовлений, так как части Вермахта активно перебрасывались на границу с Францией.
После того, как в начале октября правительства Франции и Великобритании отклонили мирные предложения Гитлера, его бросок на запад казался неизбежным. Разведка, впрочем, передавала и иные сведения. Агент Второго бюро в Германии Шмидт еще в начале сентября сообщал о том, что германские танковые дивизии, вероятно, выработают свой ресурс в ходе польской кампании, и им потребуется восстановить его, прежде чем атаковать на западе. С приближением зимы портилась погода, что также затрудняло ведение боевых действий. Как известно, германское командование действительно опасалось форсировать военные приготовления к кампании против Франции, указывая фюреру на нехватку вооружения, усталость войск и неблагоприятные климатические условия. Гитлер негодовал, но наступление каждый раз откладывалось[1269].
Однако генералы готовились к столкновению с Вермахтом. Осень 1939 г. прошла для французов под знаком военных тревог. 9 октября в штаб Гамелена поступила информация о концентрации германских сил в междуречье Рейна и Мозеля и их намерении начать наступление в течение ближайших шести дней. 12 октября главнокомандующий выступил с обращением к войскам: «Солдаты Франции! В любой момент может начаться сражение, от которого, как уже случалось в истории, будет зависеть судьба нашего Отечества. Страна и весь мир смотрят на вас. Воспряньте духом. Умело используйте свое оружие. Вспомните Марну и Верден!» [1270]. 15–19 октября французское командование действовало в атмосфере начинающегося сражения. Гамелен выехал на фронт, проинспектировал войска 1-й группы армий и встретился с генералом Гортом. Как выяснилось в конечном итоге, ни о каком большом германском наступлении речи не шло. Немцы лишь занимали районы у «линии Зигфрида». Однако озабоченность французского командования положением дел на фронте сохранялась.
В начале ноября в штаб-квартиру верховного главнокомандования поступила информация о возможном в ближайшее время нападении Германии на Бельгию и Нидерланды. Разведка оговаривала, что в ее распоряжении имеются и сведения о том, что немцы все еще не готовы к началу полномасштабной кампании, но генералы серьезно отреагировали на возможную угрозу. Северный участок потенциального ТВД, ставший ареной грандиозного сражения в 1914 г., неизменно приковывал к себе внимание Гамелена. Бельгийский нейтралитет являлся важным фактором
