главнокомандования., но в конкретном соединении полковник, у которого в подчинении находился хороший фрезеровщик или опытный токарь, не имевший в полку никакой работы по специальности, держал его, если он был хорошим солдатом. Я помню, как для того, чтобы вернуть с фронта специалиста-офицера, в котором я чрезвычайно нуждался, потребовалось двенадцать настоятельных запросов по телеграфу по линии военного министерства!»[1235].
Усилия, приложенные министерством вооружений, начали давать результаты в первые месяцы 1940 г. 1,6 млн. французов вернулись к работе в тылу, в том числе 266 000 сельскохозяйственных рабочих. Это позволило быстро нарастить производство основных видов вооружений. С января по март ежемесячно авиационные заводы выпускали по 330 военных самолетов – столько же, сколько за весь 1937 г. Резко вырос выпуск противотанковых средств: если с апреля по июнь 1939 г. промышленность поставляла армии в среднем 47 пушек калибром 25 мм каждый месяц, то к апрелю 1940 г. этот показатель увеличился до 400. За первое полугодие 1940 г. вооруженные силы получили 854 танка – немногим меньше, чем за весь 1939 г. (1059)[1236].
В то же время системные проблемы французской военной экономики решены не были. Отчет министерства вооружений, представленный парламентской комиссии в 1947 г., обозначал ключевые из них: нехватка промышленных мощностей, непосредственно обслуживавших вооруженные силы, и невозможность нарастить их путем национализации; слабая подготовленность частных предприятий к выполнению оборонного заказа – отсутствие у них отработанных в мирное время производственных циклов, слишком большое число подрядчиков, незаинтересованность в сотрудничестве с военным ведомством; сохранявшийся дефицит кадров и сырья [1237]. По расчетам министерства, устранить проблему нехватки вооружений удалось бы не ранее весны 1941 г.[1238]
Дефицит снаряжения в войсках, коллапс экономики, отчаянные, плохо скоординированные попытки властей справиться с нараставшим валом проблем не могли не повлиять на моральное состояние и войск, и гражданского населения. Даладье, требовавший от генералов максимально возможного облегчения военной нагрузки на тыл, повторял мысль, которую в 1916 г. Бриан, тогдашний председатель Совета министров, озвучил в штаб-квартире Жоффра: «Необходимо, чтобы страна, насколько это возможно, избежала ощущения войны»[1239]. Очевидно, что политики выражали мнение своих избирателей. Решившись воевать с Германией, Франция не была готова к повторению даже тех лишений, которые она пережила двадцатью годами ранее. Могло ли правительство решить те вызванные войной проблемы, которые неизбежно били по моральному состоянию армии и общества? Имелась ли возможность возвести информационную перегородку между фронтом и тылом? И главное: как поддерживать в стране атмосферу мирного времени в ситуации, когда общим консенсусом среди военно-политических руководителей страны являлось убеждение в том, что война неизбежно затянется и станет борьбой на истощение? Осенью 1939 г. никто не мог ответить на эти вопросы.
Французы вставали под ружье лояльными гражданами, осознающими, за что отправляются на фронт. Но начавшийся беспорядок в проведении мобилизации вызвал у них первые признаки серьезного недовольства. Гамелен оказался прав, когда указывал на то, что демобилизация отдельных категорий призывников, чей труд потребовался на заводах и в полях, не могла не сказаться негативным образом на умонастроения тех их товарищей, которые остались в окопах: «Можно понять тех, кто видит, как их товарищей отправляют на завод, и испытывает определенную ревность: это свойственно человеку. Я бы добавил: это в определенной степени присуще французам в силу нашего вкуса к равенству. Но все это не очень хорошо»[1240].
Сартр в дневнике фиксировал признаки острого недовольства солдат на фронте: «Один солдат пьет рядом со мной кофе: “Мне 39, старина, а я служу с теми, кому 29–30, это несправедливо, мне светит передовая, а мой тесть работает на заводе боеприпасов в тылу, получает все сполна, 1800 франков в месяц – я же 10 су в день. Мне не завидно, но должна же быть справедливость. Пусть те, кто работает в тылу, тоже получают по 10 су, как ты думаешь?”» [1241]. В глазах солдат ответственность за несправедливость ложилась на верховное главнокомандование. Впрочем, те, кто возвращался в тыл, также попадали в непростую ситуацию. «Вы знаете, как на это смотрят в стране, – писал Дотри в докладе Даладье, – в любом “забронированном”, который возвращается с фронта, видят, в основном по ошибке, но тем не менее это так, или коммуниста, или кого-то, кто воспользовался покровительством»[1242].
Вскоре начали сказываться первые сбои в снабжении войск и организации их фронтового быта. Мобилизованные солдаты часто прибывали в свои части в гражданской одежде: в стране остро не хватало обмундирования, которым заранее не запаслись. Но и на фронте эта проблема не решалась. Парламентские комиссии, инспектировавшие армии в октябре, выявляли срывы снабжения войск самым необходимым: в войсках не хватало 3 млн. пар обуви, 1 млн. армейских курток, 1 млн. плащ-палаток, 1 млн. одеял[1243]. Дело дошло до открытия складов времен Первой мировой войны, с которых и снабжались новобранцы[1244]. На первых порах отмечались перебои с продовольствием и топливом. Армия испытывала острый дефицит автотранспорта: 30 % гражданских автомобилей, подлежавших реквизиции, в войска так и не поступили[1245]. Армейские части размещались в приграничных населенных пунктах в тяжелых условиях. Если офицеры располагались в частных домах, то солдаты жили в амбарах, коровниках и конюшнях – фактически под открытым небом.
Французские солдаты на передовой, зима 1939–1940 гг.
Источник: Le Mirroir. 1940. 14 janvier.
Вопросы размещения войск не были решены вплоть до зимы, которая во Франции выдалась самой холодной с 1893 г. Морозы, установившиеся в первых числах декабря и продержавшиеся до конца февраля, достигали -24 С на востоке страны и -2 °C в Париже[1246]. Как вспоминал офицер штаба Гамелена, «главным занятием наших войск было обеспечить себе безопасность и укрыться от суровых погодных условий»[1247]. В ситуации нехватки жилья и теплой одежды, эта задача стояла более, чем остро. «Морозы усиливаются, – писал в дневнике французский офицер, – вино в бочках замерзло и течет, как варенье, хлеб рубим топором. Наши солдаты, по крайней мере часть из них, очень плохо размещены: 800 человек в деревне с населением в 200 жителей. У каждого из них есть лишь по одному одеялу»[1248].
Впрочем, сами по себе эти трудности не являлись чем-то из ряда вон выходящим: с ними сталкивались армии всех воевавших стран. Проблема заключалась в том, что французская армия, во исполнение плана верховного главнокомандования, бездействовала. Это разрушающе действовало на мораль солдат. «Отсутствие боев способствовало ментальному погружению большей части мобилизованных в состояние рутины. Необходимо обладать действительно впечатляющей личной моральной силой, чтобы противостоять идее того, что время уходит, а то, ради чего тебя вырвали из мирной жизни, то есть само сражение, не происходит», – констатирует Ф. Коше [1249]. Эти настроения ощущались
