стратегической уязвимости Франции. «Французский генеральный штаб, – вспоминал Даладье, – всегда придерживался той идеи, что оборона Франции на севере была бы лучше всего обеспечена выдвижением французской армии на территорию Бельгии». Осенью 1939 г. Гамелен четырежды поднимал этот вопрос перед политическим руководством страны. В последнем докладе от 16 ноября генерал настаивал на том, что союзники должны «ввести войска на территорию Бельгии, если Бельгия, оказавшись жертвой агрессии, вовремя обратится к Франции и Англии, подчеркивая слово “вовремя”»[1271].
По его настоянию 17 ноября на Верховном военном совете союзников в Лондоне был принят так называемый план Диль (сокращенно «План Д»). Его ключевой идеей было фронтальное выдвижение союзных армий на территорию Бельгии в случае нападения на нее Германии и занятие фронта по линии реки Диль. «Детально разработанный “план Д”, – отмечает Д. М. Проэктор, – был всецело основан на предположении, что немцы нанесут свой главный удар из района севернее Намюра через Бельгию. Поэтому наиболее сильные армии 1-й группы – 1-я, английская и 7-я – развертывались, ориентируясь на это направление… Что же касается арденнского участка фронта, то есть участка южнее Намюра и до северной оконечности Линии Мажино, то он оказался очень плохо защищенным, ибо ему, согласно расчетам, ничто не угрожало. Этот участок обороняли 2-я и 9-я французские армии. 1-я армия (5 пехотных и 3 легкие механизированные дивизии) была наиболее сильной, и ей поручалась самая трудная задача – прикрыть “разрыв Жамблу” – открытый промежуток между Маасом и Дилем, где отсутствуют естественные преграды. Именно эта армия должна была принять на себя на фронте Вавр-Намюр предполагаемый главный удар немцев на равнинной танкодоступной местности, совершив предварительно 80-100-километровый марш» [1272].
«План Д» имел неоспоримые преимущества. Он позволял создать защитный барьер по линии крупных рек, обезопасив западные районы Бельгии и еще дальше отодвинув боевые действия от промышленных районов на территории Франции, существенно сократить линию фронта союзников и таким образом уплотнить порядки или высвободить дополнительные силы, а также включить в состав союзных вооруженных сил 23 бельгийские дивизии (550 000 человек). В марте 1940 г. «план Д» был доработан за счет включения в него «маневра Бреда»: 7-й армии предписывалось продвинуться еще дальше на северо-восток до города Бреда и установить там прямую связь с голландской армией. Предлагая «план Д», Гамелен отбросил соображения осторожности, которыми до сих пор руководствовался. Французские дивизии в Бельгии рисковали вступить во встречное сражение с германскими с трудно прогнозируемым исходом. При этом без внимания осталось даже предупреждение Жоржа, сделанное в письме главнокомандующему от 5 декабря: «Несомненно, этот маневр в Бельгии и Голландии следует осуществить со всей предосторожностью, чтобы мы на данном ТВД не ввели в бой большую часть наших сил перед лицом германских действий, являющихся лишь отвлекающей операцией. Например, в случае атаки на центр нашего фронта между Мозелем и Маасом, мы можем оказаться без средств, необходимых для организации ответного удара»[1273].
Едва ли правомерно говорить о том, что главнокомандующий терял присущие ему рассудительность и хладнокровие. «Гамелен, – вспоминал де Голль, – не только считал диспозицию наших войск вполне надежной, но и верил в их высокие боевые качества. Больше того, он был доволен, что им придется сражаться, и даже с нетерпением ждал этого момента. Слушая его, я убедился в том, что этот человек, воплощавший определенную военную систему и много потрудившийся над ее разработкой, безгранично уверовал в ее достоинства»[1274]. «Внезапное нападение» германских войск было ключевым элементом плана Гамелена. Лишь после этого, перемолов дивизии Вермахта в позиционных сражениях, лишив противника стратегической инициативы и надломив его моральные силы, союзники могли с уверенностью задействовать свою колоссальную машину войны на истощение. Французское командование ожидало германской атаки, она должна была произойти, ибо в противном случае весь его грандиозный план утрачивал внутреннее единство.
Осенью 1939 г. это отмечали даже наблюдатели в Москве, не имевшие полной информации о положении дел на западном фронте. 16 октября в здании наркомата обороны (НКО) состоялся разговор между французским атташе генералом Паласом и начальником отдела внешних сношений НКО полковником Г. И. Осетровым. «Я вставил, – сообщал Осетров в отчете о беседе, – какова же цель этой войны. Цель та, говорит Палас, что Гитлер наш непримиримый враг и мы будем драться до полного уничтожения гитлеризма. Я заметил – но ведь это только слова, а где же действия. Палас – мы сосредоточиваем войска, главным образом танковые и авиационные части. Ну, а что же дальше намерены делать, заметил я. Дальше, говорит Палас, мы будем ждать, когда Гитлер осмелится нарушить нейтралитет Голландии и Бельгии, первыми мы нарушать нейтралитет этих стран не будем. А если Гитлер не сделает этого, сказал я, сколько же вы будете ждать такого случая. Палас – Гитлер вынужден будет предпринять такой шаг, иначе ему придется застрелиться, или же он будет сметен революцией»[1275].
Надежды на суицид фюрера или народную революцию в Германии в 1939 г. вряд ли могли показаться убедительными в глазах советского командования. Они скорее говорили о том, что французское руководство не имело четкого представления о том, какие военные цели перед ним стояли и каким путем их было необходимо добиваться. Стратегия изоляции и экономического удушения Германии, на которую долгие годы делал расчет Париж, явно требовала переосмысления. Срыв соглашения с СССР и заключение советско-германского пакта 23 августа, неожиданно быстрый военный крах Польши в сентябре создали именно ту ситуацию, которой армейское командование опасалось в последние месяцы 1938 г., когда шло обсуждение стратегического выбора Франции после Судетского кризиса: Германия стала хозяйкой Восточной Европы. Это отнюдь не означало быстрого решения всех экономических проблем Рейха. После сентября 1939 г. германская внешняя торговля рухнула, причем импорт упал сразу на 80 %. В штабе Вермахта хорошо знали, что Гитлер учитывал фактор пагубности затяжных боевых действий для военной экономики Германии [1276]. В то же время Берлин обладал большими незадействованными ресурсами.
Шло освоение хозяйственного потенциала восточноевропейских стран. Венгрия и Югославия превращались в сельскохозяйственную житницу Третьего Рейха. Белград еще в 1936 г. заключил с Берлином торговое соглашение, которое вывело его из сферы экономического влияния Парижа, и без того слабого[1277]. Румыния, сначала пытавшаяся балансировать между враждовавшими сторонами, в конце 1939 – начале 1940 гг. шла на серьезные уступки Германии в вопросе поставок нефти. Этот процесс завершился в мае 1940 г. заключением так называемого «нефтяного пакта», который отдал немцам монопольное право на поставки нефти из Румынии. 11 февраля 1940 г. в Москве было подписано экономическое соглашение между СССР и Германией, открывшее Третьему Рейху доступ к советскому сырью. А. Туз дает следующие основные показатели
