Азадовский: Во-первых, то, что он принимал участие не как понятой. Он исследовал литературу, все время выбегал из комнаты, где шел обыск, обращался к книгам, которые стоят в коридоре, и требовал: посмотрите вот это, посмотрите вот это. Помогал именно работникам КГБ (а потому вот на это нужно обратить внимание, говорил он). А в показаниях его зафиксировано то, что я уже процитировал, в показаниях на следствии, в суде он этого не говорил: «Я наблюдал за всеми работниками одновременно». – Как это можно, для меня непонятно? – «Я гарантирую, что никто из работников милиции руки из карманов в течение обыска не вынимал». Ну, что это за детский лепет?
Прокурор: Ясно. Я вас понял. У меня к вам больше нет вопросов.
Тогда в дело вступила защита. Наталья Борисовна Смирнова методично и без робости выявляла нарушения УПК, а также необъективность и односторонность следствия и суда. Она пыталась подвести суд к необходимости вызова дополнительных свидетелей, подразумевая сотрудников КГБ, а также обращала внимание на тот факт, что самого момента обнаружения наркотика милиционером Хлюпиным никто из лиц, давших показания, не видел.
Адвокат: Теперь скажите, пожалуйста, чем объяснить ваше замечание, сделанное при производстве обыска, о том, что, по вашему мнению, понятыми не совсем верно были поняты их права, не так разъяснены?
Азадовский: Потому что понятые вместо того, чтобы хоть как-то участвовать в том, что происходит, всячески от этого уклонялись.
Адвокат: Как вы представляете их участие?
Азадовский: Я представлял, что они хотя бы будут наблюдать за действиями сотрудников милиции. Макаров сидел и дремал. Он, конечно, не признается, что он дремал, но он дремал – человека разбудили в половину восьмого утра. Константинов все время входил и выходил из комнаты. Когда я Хлюпина уличил в содеянном, то я сразу сказал, чтобы понятые подошли.
Адвокат: В какой момент появилось это ваше заявление, что наркотики вам подложены?
Азадовский: В устной форме оно появилось, как только пакет был развернут и обнаружилось, что в нем анаша [в протоколе было указано, что это порошок бурого цвета, с пряным запахом, но милиция сразу сказала, что экспертиза будет только формальностью и что это, по всей видимости, анаша. – П.Д.], а в письменном виде – когда составлялся протокол обыска.
Адвокат: Можете ли вы суду описать, что из себя представлял этот пакет: какой был размер?
Азадовский: Я его видел всего лишь несколько минут. Он представлял собой что-то вроде спичечного коробка по площади, но, естественно, меньшей высоты, завернут был в такую серебристо-серую фольгу.
Адвокат: Не более спичечного коробка. Простите, пожалуйста, вы можете припомнить, какой вид имел этот пакет или сверток: был ли он помят, был ли он разглажен, какие-то трещины были ли на этой фольге, но если не помните, можете ничего не говорить. Можете ли вы сказать что-либо по этому поводу?
Азадовский: Фольга как из-под шоколада, в которую был завернут порошок. Такой свежестью первозданной, по-моему, она не отличалась. Больше ничего сказать не могу.
Адвокат: Скажите, пожалуйста, в чем были одеты, ну, Хлюпин например? Припомните, пожалуйста.
Азадовский: В комнате он находился в костюме, а вот снимали ли они пальто… Вероятно, снимали, потому что был декабрь. Но оставляли ли они в прихожей пальто, я не помню. Я не думал об этом. В комнате они все находились в костюмах.
Адвокат: Я имею в виду, была ли на нем одежда с длинными рукавами или с короткими?
Азадовский: Да, на нем был пиджак и брюки – в костюме и в рубашке.
Адвокат: Скажите, пожалуйста, с вашей точки зрения, по размерам этот пакет мог бы поместиться свободно в рукавах рубашки?
Азадовский: Где угодно: в кармане рубашки, за рукавом рубашки, в кармане брюк.
Адвокат: По своим размерам его вполне можно было бы упрятать?
Азадовский: Конечно, можно, ведь он был меньше спичечного коробка.
Адвокат: Теперь скажите, пожалуйста, кто первый обратил внимание на этот пакет? Ну так, гласно, будем говорить.
Азадовский: По сути, я обратил внимание на этот пакет и воскликнул: «Что это такое?»
Далее присутствующим пришлось выслушать диалог Азадовского и Якубовича о «деле Славинского», подробности которого, как выяснилось, прокурор знал не понаслышке. Во-первых, Якубович заявил, что материалы 1969 года следует, бесспорно, рассматривать как характеристику личности Азадовского. Ведь в решении суда 1969 года, в описательной части, Азадовский перечислен в числе лиц, которым Славинский «сбыл» по 0,25 грамма гашиша. «Это документ, он имеет характер закона, почему вы его не стали обжаловать в 1969 году?» Этот вопрос поставил Азадовского в тупик: когда в 1969 году его отчислили из аспирантуры и он переехал в Петрозаводск, он вряд ли имел возможность и время заняться обжалованием этой фразы в описательной части приговора, тем более что в резолютивной части его имя вообще не упоминалось. Да и мог ли он тогда подумать, что это упоминание будет ему когда-нибудь вменяться в вину?
Затем, продолжая наступление, Якубович спросил, в курсе ли он того, что в 1969 году, при расследовании дела Славинского, ставился вопрос о предъявлении ему, Азадовскому, обвинений сразу по трем статьям Уголовного кодекса: 224-й, 228-й и 70-й. Что это за статьи и на чем основывалось тогда следствие?
Статья 224 нам известна; доказательств вины Азадовского по этой части тогда не было найдено. Статья 228 – «Изготовление, распространение или рекламирование порнографических сочинений, печатных изданий, изображений или иных предметов порнографического характера» – появилась как следствие изъятых при обыске у Азадовского иностранных журналов, среди которых был номер журнала «Playboy»; однако статья эта подразумевает наказание за сбыт или распространение, по этой причине состава преступления не имелось. Основанием же для статьи 70-й («Агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва и ослабления Советской власти… распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания») служили изъятые у Азадовского тома сочинений Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама, изданные за границей и «запрещенные к ввозу в СССР»; однако и здесь дело не возбуждалось, поскольку не был установлен факт использования Азадовским этих изданий для антисоветской агитации и пропаганды.
Последнее обстоятельство представляется немаловажным. Из вопроса прокурора Якубовича явствовало, что еще в 1969 году следствие подумывало о том, чтобы предъявить Азадовскому 70-ю статью и что в каких-то бумагах – непонятно, в каких именно, – это стремление было зафиксировано документально. Однако важнее в данном случае другое: следствие 1969 года хотя и ставило вопрос о предъявлении Азадовскому обвинений по этим трем статьям, однако не нашло оснований ни для одного из них. И прежде чем напоминать Азадовскому о событиях двадцатилетней давности, прокурору Якубовичу следовало бы вспомнить про статью 13-ю УК РСФСР, формулирующую принцип презумпции невиновности: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда».
Однако целью Якубовича было бросить тень на обвиняемого. Ведь сам факт того, что еще в 1969 году Азадовскому пытались предъявить обвинение по трем статьям, должен был, по логике прокурора, вполне однозначно характеризовать его личность.
Голос совести
Главным событием заседания 19 июля стал допрос свидетелей. Несмотря на то что ни один из сотрудников КГБ не был вызван, суд имел возможность допросить тех, чьи следственные действия или свидетельские показания легли в основу обвинительного приговора 1981 года. Милиционеры Арцибушев и Хлюпин, понятые Константинов и Макаров, следователь Каменко… Они предстали перед судом как свидетели. Наиболее содержательными и чуть ли не сенсационными стали показания одного из них – Олега Николаевича Арцибушева, который в 1980 году работал старшим инспектором в Управлении уголовного розыска ГУВД и занимался незаконным оборотом наркотиков (в 1988 году он работал помощником начальника 45-го отделения милиции г. Ленинграда).
Еще ранее, в 1983 году, ему пришлось – в связи с прокурорской проверкой – давать объяснения по поводу участия сотрудников КГБ в обыске, и его показания, отложившиеся в материалах проверки, Азадовский смог увидеть в деле о возмещении нанесенного ущерба. Правда, в суде эти три заколдованные буквы Арцибушев произнести не отважился, хотя и без того сказал в этот день достаточно много. Из его обширных показаний, данных 19 июля и сохранившихся на магнитной ленте, мы выбрали несколько принципиально важных мест.
Во-первых, Арцибушев дал пояснения относительно задержания Светланы, носившего – это не вызывало сомнений – заранее спланированный характер, о чем, согласно материалам ее уголовного дела, недвусмысленно свидетельствовали понятые (в действительности – дружинники), принимавшие участие в ее задержании:
