Дружинница стала меня раздевать догола и обыскивать, я ничего не могла поделать, пришлось раздеться, хотя кругом стояли мужчины, но ничего обнаружено не было. Когда я оделась, меня вывели на улицу, там уже стояла наготове черная «Волга». Арцибушев сел спереди, остальные, в том числе и я, сзади. Арцибушев повернулся ко мне и сказал: «Вот и получила три года!»
Меня привезли в 27-е отделение милиции на пер. Крылова. Это было примерно в 7 часов вечера. До 11 часов вечера я сидела в камере и ждала, пока меня вызовут. В 11 часов начался допрос, следователь Замяткина опять зачем-то раздела меня, в комнате находились другие мужчины, мне незнакомые. Во время допроса Замяткина стала спрашивать меня, к кому я шла в доме 10. Кто там живет? Я ответила, что там живет Азадовский, но что заходить к нему в этот вечер я не собиралась. Допрос закончился около 12 часов.
Меня переместили в КПЗ, где я провела двое суток. Затем меня отправили в следственный изолятор. И там сразу же обрили наголо. Мне не хочется об этом говорить подробно, но именно это меня, что называется, совершенно «доконало». Не все ведь знают, что значит войти в тюрьме в женскую камеру наголо обритой. (Бреют тех, у кого вши, и женщина, обритая наголо, вызывает в камере определенное отношение…)
Когда на закрытие дела пришел адвокат Брейман, я, естественно, ухватилась за него, как утопающий хватается за соломинку. Я очень в него поверила, а он, готовя меня к суду, сказал: «Делать нечего, ты должна признать свою вину, Азадовскому все равно ничем не поможешь, дело его ведет КГБ, и его песенка спета». Брейман сказал мне, что если я признаю свою вину, то, может быть, «получу полгода и сохраню квартиру», поэтому я на суде признала свою вину. Мои показания на суде были самооговором, впрочем, в том состоянии, в котором я тогда находилась, я могла признать что угодно и подписать что угодно. Я признала себя виновной под давлением той страшной ситуации, которая вокруг меня была искусственно создана. В тот момент у меня наступило тупое безразличие к происходящему.
Я никогда не употребляла наркотиков, никакого отношения к ним не имела. Пакет у Хасана я взяла как лекарство. Меня осудили абсолютно безвинно. В деле нет ни одного факта, подтверждающего мое отношение к наркотикам…
Азадовский продолжал заявлять ходатайства, касающиеся вызова в суд сотрудников КГБ и истребования материалов проверки. И тогда судья, которому в очередной раз предстояло вынести решение по этому поводу, нашел спасительный выход. Он неожиданно согласился с Азадовским: «Нет никакого сомнения, что сотрудники госбезопасности участвовали в обыске. Да, участвовали, я в Ваших словах не сомневаюсь». Этим он весьма озадачил сторону защиты; Азадовский просто не мог понять, почему это судья так легко с ним согласился. Но Цветкову в сложившейся ситуации было легче признать правоту Азадовского (в которой он, конечно, ничуть и не сомневался), чем бесконечно обсуждать одни и те же ходатайства, в которых упоминалась вся та же организация. «В этом просто нет необходимости», – сказал судья, имея в виду вызов в суд сотрудников КГБ, и посоветовал Азадовскому направить все его претензии по данному поводу в городскую прокуратуру.
Следует также упомянуть, что Азадовский в этот день окончательно изменил свою прежнюю точку зрения, которой придерживался все предыдущие годы, – о том, что наркотик был подброшен ему при обыске. Ведь еще на суде 1981 года он допускал (во всяком случае, сказал это вслух), что наркотик мог быть подброшен не милицией, а в квартиру «попал без его ведома от его знакомых», что отражено в описательной части приговора. Но на суде 1988 года, выслушав Хлюпина, он стал решительно склоняться к версии о том, что наркотик на полке с книгами появился в рамках какой-то более крупной провокации. «Я могу гипотетически допустить, – сказал Азадовский, – что это сделал кто-то из моих знакомых, конечно, не по своей воле, а осуществляя всю эту цепь». Это прозвучало весьма невнятно, да и сам он в этот момент вряд ли мог объяснить, какую «цепь» он имеет в виду. В конце концов судья огласил решение о переносе судебного заседания на 11 августа.
Реакция зала
Скепсис судьи и прокурора, их откровенные попытки вывести за рамки дела сотрудников КГБ, их предвзятость и тенденциозность носили откровенный, подчас даже вызывающий характер. Становилось очевидным, что если даже суд не признает Азадовского во второй раз виновным по статье 224, то и оправдательного приговора ожидать не приходится. Позиция судьи и прокурора явно сдвигалась в сторону затягивания дела («все-таки попытаться узнать, каким образом наркотик попал в квартиру Азадовского»).
Этот судебный демарш не мог не вызвать тревогу и возмущение как у самих участников процесса, так и у тех, кто сидел в зале. Неудивительно, что сразу же после второго заседания было написано несколько обращений в контролирующие инстанции. Так, 27 июля в отдел юстиции Ленсовета подал свою жалобу Азадовский. Но особенно хочется обратить внимание на коллективное письмо в прокуратуру Ленинграда:
Мы, нижеподписавшиеся, граждане СССР, присутствовали на слушании дела по обвинению гр. Азадовского К.М. в совершении преступления, предусмотренного ст. 224, ч. 3, УК РСФСР. Дело слушалось в Куйбышевском народном суде 21 июня, 19 и 20 июля с.г.; ближайшее слушание назначено на 11 августа 1988 г.
Нас поразило, что действия государственного обвинителя Якубовича носят антиконституционный характер. Как видно из всего происходящего в суде, на обыске у Азадовского присутствовали двое сотрудников КГБ. Другие сотрудники КГБ были причастны к расследованию дела, которое формально было поручено следователю Каменко.
Азадовский неоднократно заявлял, что все эти факты подтверждаются материалами служебных проверок, которые Азадовский много раз цитировал. Только благодаря этим материалам, как видно, вскрывается истинный характер сфабрикованного против него уголовного дела. Эти материалы уже были приобщены к гражданскому делу по иску Азадовского к Куйбышевскому РУВД и секретными не являются.
Вопреки очевидности, прокурор Якубович систематически, целенаправленно выводит из дела все, что имеет отношение к материалам проверки. Протестует против истребования этих материалов, искажая тем самым всю общую картину уголовного дела. Неужели в нашей стране есть организация или отдельные граждане, которые не могут быть вызваны в суд? Неужели Закон не обязателен для всех? Тем более что Президиум Ленгорсуда, отменив приговор, предложил суду при рассмотрении дела установить и допросить всех лиц, присутствовавших при обыске. Нас чрезвычайно встревожило все, что мы видели и слышали во время суда.
В эпоху демократизации и реформы правоохранительных органов в нашем обществе такие тенденции, на наш взгляд, совершенно недопустимы. Почему суд вызвал всех участников обыска кроме сотрудников КГБ, которые, как мы поняли, были на обыске главными лицами?
Заседание 11 августа 1988 года
За три недели между заседаниями произошло несколько важных событий. Главное из них – письмо на имя председателя Куйбышевского народного суда Р.К. Клишиной, поступившее 1 августа 1988 года из прокуратуры Ленинграда. Появление этой бумаги имеет свою предысторию, заслуживающую нашего внимания.
Еще в распорядительном заседании 21 июня Азадовский понял, что ни прокурор, ни судья и слышать не хотят про аббревиатуру из трех букв, и решил действовать привычным для него способом – писать. 14 июля он подал в приемную прокуратуры г. Ленинграда заявление, адресованное «прокурору по надзору за действиями органов КГБ», в котором просил «немедленно вмешаться, установить местонахождение названных сотрудников КГБ и принять меры к тому, чтобы обеспечить их явку в Куйбышевский народный суд 19 июля».
И хотя формально в прокуратуре Ленинграда не существовало такой должности, как ее указал Азадовский, прокурор И.В. Катукова, руководившая в те годы Отделом по надзору за следствием в органах госбезопасности (в 1989 году он будет переименован в Отдел по надзору за исполнением законов о государственной безопасности), приняла, как ни удивительно, меры по его заявлению.
Прокурор Инесса Васильевна Катукова получила публичную известность после событий начала семидесятых годов. В 1970-м она помогала прокурору Ленинграда С.Е. Соловьеву, который был назначен государственным обвинителем в нашумевшем «самолетном деле», в 1971 году уже сама представляла в Ленгорсуде обвинение на «околосамолетном» деле (по обвинению группы граждан, получивших отказ на выезд в Израиль, в создании в Ленинграде сионистской антисоветской организации), в 1975-м представляла государственное обвинение на процессе Владимира Марамзина. Ее перу принадлежит ряд пособий по борьбе с идеологическими диверсиями.
Однако именно тот факт, что сама И.В. Катукова, долгие годы руководившая надзором за следствием в УКГБ ЛО и хорошо известная в этом качестве «всему Ленинграду», вхожая во все без исключения кабинеты Большого дома, отправила председателю Куйбышевского суда Р.К. Клишиной предписание, оказался явной неожиданностью.
