самого города
верхнюю деревянную полку, отполированную боками небогатых пассажиров. «Ничего, ничего, –
утешает он себя, – прорвёмся! Ещё и в шикарных вагонах покатаемся…»
Но вот пути, проваленного в кашу сумбурных сновидений, вроде как и не бывало. Спрыгнув из
последнего прицепного вагона на гравий станции с перроном, которого не хватает на все вагоны, а
тем более, на всякие там общие, Роман просто столбенеет. Средь этой сверкающей красоты он,
пропитанный чадом города, помятый жёсткой полкой, чувствует себя гостем в грязных сапожищах
на чистых половицах. Истинный-то мир, оказывается, совсем иной. Насыщенная тишина, как
промокашка, быстро впитывает-съедает стук ушедшего поезда, так что целый состав исчезает до
полного неверия, что он был вообще. Всё вокруг заполнено снегом. Снежные шапки на всём, что
способно их носить: на крышах, столбах и столбиках, на остриях штакетника, на ёлках, соснах,
кедрах, на ветвистом переплетении кустов. Но почему здесь так тепло? Невероятно, но, кажется,
будто тепло исходит от самого обильного снега, массу которого просто не проморозишь до
звонкого скрипа скудного, тоненького и дырявого, как блин, забайкальского снежка.
Роман обводит дальним взглядом по окружности: лес, острые заснеженные зубья молодых гор…
Здесь-то и прошли первые годы его жизни, здесь-то и есть его начало. Откуда ж ещё, если не
отсюда, следует начинать новый подъём? Роман глубоко, удовлетворённо вздыхает и, кажется,
покой станции Выберино через легкие почти материально оседает в душе. Эх, если бы всё это
увидела сейчас его Смугляна! Жаль, конечно, что, несмотря на все свои усилия, он так и не
выполнил главного обязательства перед собой: добыть деньги собственными силами. После
удачной работы на крыше им с Виктором Кривошеевым уже в начале этого года подвернулся лишь
один стооящий калым, когда они вместе с одним телефонистом, знакомым Виктора, прокладывали
кабель по куржавелым телефонным колодцам. Чтобы добрать недостающую сумму, Роман хотел
месяца на два смотаться на Север, но Нина запротестовала, кажется, из-за страха его измены.
«Эх, дурочка ты, маленькая дурочка, до того ли мне теперь?» Чтобы удержать его, Смугляна даже
бралась помочь с деньгами, устроившись разносчицей телеграмм. Хватило её лишь на три дня, а
дома после ходьбы по этажам она уже и чайник на плиту поставить была не в силах. Впрочем, на
Север Роман не уехал бы и сам. Голубика держит его, как на крючке. Страх, что она опередит,
149
забрав Юрку, вынудил Романа на длинное письмо родителям с подробным описанием своих
планов. Пришлось покаяться в своей непутёвости и попросить взаймы сумму, недостающую до
трёх тысяч рублей. Перевод от них он получил спустя неделю без всяких напутственных
комментариев. И вот теперь уже, можно сказать, с домом в кармане, Роман стоит в этом
невероятном мире, на перроне Байкальской станции. Его тяжёлый карман зашпилен надёжной
булавкой Смугляны. Деньги, пересчитанные на сто рядов, обёрнуты газетой и перетянуты
шнурком. Будь это тридцать рублей или даже триста, то им бы, конечно, ничто не грозило, но с
суммой в три тысячи, которую он впервые имеет при себе, может произойти всё, что угодно, и
потому Роман уже приучил себя чувствовать этот карман постоянно, как часть себя самого, что по
сути так оно и есть.
На стене у входа в здание станции сразу три объявления о продаже домов. Но надо быть
осторожным. Сначала Роман читает адреса, запоминает, а потом, отойдя в сторону, записывает их
в книжку. Никто пока не должен знать его интереса и подозревать у него такие деньги. Конечно,
постоять за себя он сумеет в любом случае, но деньги делают его настороженным и пугливым. С
ними почему-то страшно.
Дома продаются в посёлке, до которого пять километров лесом. Роман идёт сначала по
накатанной и скользкой, чистейшей белой дороге, а потом, срезая дугу, – по тропинке через
нахохлившийся, будто пересыщенный снегом лес. От аромата хвои и пронзительной свежести
воздуха, кажется, в самих мозгах становится свежо и свободно. Потрясает неожиданная
доступность и доверчивость леса. А если жить со всем этим постоянно? Если всё время быть
погруженным в этот мудрый покой!? Здесь не место суете, бездумной жизни и мелким семейным
ссорам. Так что здесь он купит не просто дом. За эти три тысячи рублей он приобретёт всё: иную
судьбу, иной пульс обыденности, иное представление о жизни. А летом? Как будет здесь летом? Ух
ты! Роман останавливается и смотрит вокруг уже другим, «летним» взглядом. Деревья обступают
его с плотностью предметов в тесной комнате: чтобы полностью потеряться в них, хватит и десяти
шагов. А если представить вместо снега зелень, грибы, ягоды? Эх…
Прекрасный мир не кончается и за лесом. В посёлке тот же чистый, голубоватый воздух. Почти
все дома на улицах ярко покрашены, а в оградах и возле оград – многорядные поленницы. Из труб
некоторых домов тянутся дымки, но в тёплом, влажном воздухе они кажутся каким-то баловством.
В забайкальских сёлах дымы тянут напряжённо и старательно, обеспечивая необходимое тепло
жилья, здесь же дымки вьются вроде как ради собственного удовольствия, ради ароматного
разбавления излишне чистой атмосферы.
Уже на подходе к первому продаваемому дому Роман понимает, что этот большущий, но как
игрушка отделанный домина будет ему не по карману. Вот если б два или три таких кармана… Так
оно и выходит. Старик-хозяин с редкими белёсыми волосиками лишь грустно качает головой,
сожалея, что у молодого покупателя маловато денежек, сочувственно угощает его чаем с
клубникой-викторией. Старик, недавно похоронивший тут жену, мечтает уехать на Украину, потому
что по возрасту уже не переносит этого климата. Интересно только, какого же «этого?» Эх, была б
такая нежная зима в Забайкалье… А покой! Роман снова ловит себя на странном ощущении
безмятежного погружения в нескончаемость снегов, которая, кажется, ощутима даже за стенами.
Дом Текусы Егоровны, стоящий в центре большого массива частного сектора, тоже достаточно тих,
но здесь, оттого что звуков нет на десятки километров вокруг, даже стук чашки о блюдце или шум
струйки из самовара слышатся стереофонически, будто со всех сторон, как отдельное штучное
изделие, и тут же «промокаются» жадной, пышной тишиной. Но почему-то именно быстрое
исчезновение звуков доказывает, что они не пропадают совсем, а запасливо и бережно
складируются в некую вселенскую память. Роман и по себе замечает, как тянет его замедлиться и
никуда уже не ходить. Но идти-то надо… Хозяин, знающий два других продаваемых дома, советует
шагать сразу в тот, который будет, в прямом смысле, по карману.
Этот небольшой домик с заколоченными ставнями, едва не до окон вдавленный в пухлый снег,
