Он отогнул край пыльного ковра и приложил глаз к широкой щели в полу на стыке толстых рассохшихся досок.
Люди внизу по-хозяйски распоряжались в гостиной, топили камин, разливали вино, шутили, смеялись.
— Марк, проверь, все ли собрались? — прозвучал требовательный женский голос.
Невидимый для де Грассо мужчина, стоявший у двери, пробурчал в ответ что-то неразборчивое.
— Хорошо, мы подождём ещё. Вино как раз успеет согреться.
— Вы замёрзли, ваше высочество? — подобострастно спросил разодетый в меха толстяк, подойдя к женщине.
— Ах, сеньор Донато, сегодня так холодно, что я словно побывала в девятом круге ада, — воскликнула женщина, потирая озябшие ладони.
Бархатный капюшон, подбитый горностаевым мехом, сполз с её головы, и перед Джулиано на миг мелькнули рыжие кудри, забранные в изысканную причёску на затылке.
— Вы не можете мёрзнуть — вы его полновластная госпожа, — съёрничал мужчина, стоявший у двери.
— Марк, не начинайте! — накинулась на него женщина. — В конце концов, зачем мы здесь собрались, если вы всё переводите в шутку? Что подумают о нас… о вас остальные?
— Добрый вечер, прошу простить меня за невольное опоздание. Саттанов ливень застал меня в дороге, — болезненно знакомый голос заставил Джулиано вжаться лицом в пыльные половицы. Стряхивая крупные дождевые капли с тёплого шёрстного плаща и берета, в гостиную вошёл его брат. — Надеюсь, я не пропустил ничего важного?
— Ну что вы, сеньор Лукка, мы только начали, — прощебетала женщина.
В подтверждение его слов о грозе за окнами громыхнуло, и первые капли забарабанили в черепичную крышу.
— Привёз благословение от Громовержца? — спросил мужчина у двери, и в его голосе опять прозвучала насмешка.
Сверкнула молния, и оглушительный раскат сотряс дом. Первые слова викария утонули в буйстве стихии:
— …Нет худа без добра, — Лукка подошёл к ярко пылающему камину и протянул руки к огню, чтобы обсохнуть, — теперь нас точно никто не подслушает.
— О, уверяю вас, сеньоры, мы тут в полной безопасности, — заверила всех её высочество, — никому и в голову не придёт искать нас в доме епископа Строцци. Покойник был яростным папистом. Вилла пустует с его смерти, а сторож наш человек.
— Тем не менее, по городу уже поползли кое-какие слухи, — заметил Лукка.
Мужчина, стоявший у двери, переместился к столу; слышно было, как он уселся в скрипнувшее кресло.
Костлявый человек в долгополой мантии возник в полосе света, падающего из камина:
— Слухи — это бич Конта. Сколько себя помню, они всегда множились в вечном городе, подобно тараканам.
— Из-за чёртовых слухов меня не пригласили на свадьбу к дочери Папы, — задумчиво пожаловался мужчина, названый Марком.
— Если это так, сеньоры, то я умываю руки! — с дрожью в голосе сообщил толстяк. — Извините, но я не собираюсь добровольно совать голову в петлю! Своя рубашка, знаете ли, ближе к телу.
Ослепительный свет молнии затопил гостиную и выжег на роговице Джулиано серебряные контуры гротескной фигуры Марка Арсино, резко прижавшего сеньора Донато пухлым лицом к столешнице.
Громыхнуло.
Кондотьер склонился над повизгивающим от страха толстяком и глухо прорычал ему на самое ухо:
— Слушай меня внимательно, жирная скотина! Если ты нас заложишь, то я сделаю так, что ты будешь жрать землю до тех пор, пока не сможешь пройти сквозь игольное ушко в царствие божие! Поверь, даже у мёртвого меня достанет на это связей. Ты понял, мразь?!
Сеньор Донато в ужасе затряс сальными подбородками и громко икнул от страха.
— А теперь сиди тихо и не вой, урод! — кондотьер выпустил враз обмякшего толстяка и брезгливо отёр руки о штанины щегольских бриджей. — Есть ещё желающие постыдно сдаться?
Громовой раскат был ему ответом.
— Отлично, — пробормотал Марк Арсино, возвращаясь в кресло. — Итак, осталось недолго. Сеньор де Буро́н, принесите карту.
Компания заговорщиков склонилась над столом и зашепталась, понизив голоса.
Джулиано недвижимо распростёрся на досках, жестоко придавленный к полу обрушившимся на него страшным откровением о предательстве обожаемого кумира. Он лежал и слушал, нервно кусая нижнюю губу. Сквозь шум ливня и громовые раскаты до него доносились обрывочные, бессвязные фразы, из которых сплетался чудовищный ковёр подлости и измены. Все идеалы де Грассо летели в Тартар. Рушились его воздушные замки, построенные на старинных балладах о благородстве и рыцарстве. Всё, во что он верил, обращалось прахом. В глазах щипало. В груди нестерпимо ныло, точно мерзкая чёрная пиявка заменила Джулиано сердце. В отчаянии де Грассо несколько раз глухо стукнулся головой о толстые доски пола, но за буйством грозы этого звука никто не расслышал.
Он лежал и слушал.
Джулиано пока не знал, что станет делать с открывшейся ему тайной. К кому он может пойти и всё рассказать: Ваноццо, Пьетро, маэстро Майнер, сеньор Рафаэлло, отец Бернар? Где гарантии, что любой из них не принадлежит к партии заговорщиков, раз даже Лукка в их числе!? И надо ли рассказывать кому-то об услышанном? Кто он такой, чтобы ломать жернова истории, влезая в то, о чём он не имеет ни малейшего понятия? Не случайная ли крошечная песчинка, которую жернова те перемелют в пыль, даже не заметив? Может, пусть всё идёт, как шло?
О, как же коварна оказалась Кармина. Воистину, женщина — саттанова дщерь — и имя ей Вероломство!
Чего добивалась сеньора Лацио, посылая его на встречу с заговорщиками и Луккой? Хотела ли подлая герцогиня смертельно рассорить братьев, надеялась ли, что Марк Арсино без лишних слов убьёт обоих или все события этой ночи только трагическая случайность? Как много неразрешимых вопросов!
Но теперь даже дураку было понятно, что с герцогиней Лацио кончено. Какие бы цели ни преследовала эта лживая женщина, она предала не только Джулиано, но и Лукку!
Подобная мысль несколько примирила юношу с братом.
Хотя Джулиано и не знал, как теперь будет смотреть ему в глаза.
Лукка…
Лукка был вторым после Микеля отпрыском сеньора Эстебана из тех, кому удалось пережить младенчество. Когда родился Джулиано, Лукка уже сносно владел мечом, лихо гарцевал на отцовском коне, знал грамоту и умело обращался с цифрами. Слово божье, всегда легко влетавшее в его правое ухо, не вылетало из левого так же быстро, как у прочих детей де Грассо. Как бы страстно этого не желал Ультимо, но брат так и не стал его закадычным товарищем по детским играм. Слишком велика была между ними разница в возрасте — десять лет — целая вечность для ребёнка. Изредка понуждаемый волею матери приглядывать за младшими братьями и сёстрами, Лукка выполнял эти обязанности с крайней неохотой, уже в тринадцать лет предпочитая улизнуть под бок к какой-нибудь податливой деревенской милашке.
Лукка часто задирался со старшим братом
