Тагенхаймском поле нас собственная конница и стоптала, и добро бы еще в
тумане, а нет, при ясном солнышке… Я тогда чудом уцелел. Кое-как
собрали новый отряд, в нем и сотни не было. С тех пор уж я крупных битв
не видал, все по глухомани какой-то рыскали. Засады, бывалоча, делали -
на обозы, на караваны… Встречали грифонцев такими же кучками: если нас
больше — мы их гоняем, если их — они нас… а коли поровну, так,
бывалоча, просто сойдемся так, чтоб не вплотную, друг друга облаем
по-черному, ну и расходимся. Сегодня возьмем какую крепостишку поплоше,
завтра приказ — уходить из нее, а послезавтра опять велят ее брать.
Зачем, почему? То начальство ведает, а нам знать не положено… Под
конец уж нас шешнадцать оставалось, жалованье мы уж и не помнили когда
видали, что у местных отберем, тем и сыты — а у местных уж тоже по три
раза все отобрано… и офицеров давно не видали, окромя капитана нашего,
и вестовых даже никаких со штабными приказами… И вот наскучили нам
такие дела, приступили мы к капитану, говорим — мы, мол, его светлость
Ришарда безмерно уважаем, но пущай он нам или платит, или идет к
такой-то матери. А капитан нам — мол, недолго осталось продержаться,
идет новое перефар… рефармав…
— Переформирование, — подсказал я.
— Во-во, оно самое, а там, мол, с новыми силами и победа недалече.
А пока — есть тут в округе грифонский замок, там в кладовых денег полно,
их только взять и осталось. Слыханное ли дело — вшешнадцатером замки
брать? А он говорит, там оборонщиков еще меньше. Ну да — десяток их там
где-то сидел, такими силенками даже и крепкие стены не оборонишь, не
успеешь просто вовсюда, да и не уследишь, ночью особливо. Ну, перелезли
мы в темноте через стену, этих, конечно, всех побили, ну и наших шестеро
полегло. А в замке всех сокровищ — пыль да паутина. Пожрать-выпить после
боя и то нечего. Тринадцать медных хеллеров только и нашли у порубанных.
Кажись, они даже и не местные были, ну, не дворянина тамошнего люди, а
просто забрались в замок, что пустым после прошлых штурмов остался… В
общем, плюнули мы в сердцах, бросили наш флаг — а до того дня всё его
сохраняли, хотя уж он такой грязный и рваный был, что не поймешь, лев
там али грифон — да и разбрелись в разные стороны. Я свой меч в первом
же трактире продал, чтобы было хоть на что домой добраться. На том моя
воинская карьера и закончилась.
— А что так, поодиночке разбрелись? — усмехнулся я. — Никому ни с
кем по пути не было?
— Да, веришь ли, так за эти годы глаза друг другу намозолили, что
видеть больше не могли! Это ноне Пьетро обниматься лезет…
— А капитан ваш, значит, в том последнем бою погиб?
— Нет. Он рубака знатный был, с ним бы тем пацанам не совладать.
— Так Пьетро же все приговаривал, мол, земля ему пухом и все
такое…
— Так Пьетро, если хочешь знать, его и прикончил! Мы ж, когда
расходиться решили, так капитан сильно супротив был, пускать не хотел.
Мечом размахивал, кричал, что порубает первого, кто дезертирничать
попытается. И порубал бы, верно — один на один его бы никто из нас не
одолел, а скопом лезть — так все равно кто-то первый под меч попадет, а
никому ж неохота. Да только, пока он разорялся, Пьетро к нему тихохонько
со спины подобрался, ну и… Он вообще-то мужик неплохой был,
капитан-то. Многим из нас жизнь не по разу спас, и Пьетро тому же
тоже… Да только куда ж это годится, чтоб солдат забесплатно воевать
заставлять?
— Это точно, — подтвердил я. — Само слово "солдат" происходит от
названия монеты "сольдо", которая ходила на юге еще до введения
имперской кроны.
— Во-во, — важно согласился Жером.
Спустя еще примерно час мы, наконец, добрались до деревни Черные
Грязи. Деревенька, раскинувшаяся у границы леса, была совсем захудалая -
полдюжины нищих, покосившихся, вросших в землю домиков под тощими
соломенными крышами. Тем не менее, здесь жили люди; какая-то бабка в
черных лохмотьях мотыжила огород, возились в грязи совершенно голые дети
лет четырех-пяти (я обратил внимание, что игрушкой им служил старый
козлиный череп с одним рогом), а под грозящим вот-вот завалиться плетнем
храпел, раскинув босые ноги, сухорукий рябой мужик, судя по всему,
пьяный. Очевидно, это селение, хотя и расположенное у самой дороги, было
столь убогим, что не вызывало никакого интереса ни у карателей, ни у
мародеров. У меня была мысль прикупить какой-нибудь еды, ибо мы с Эвьет
ничего не ели с прошлого вечера, и припасы у нас закончились, но я
понял, что в лучшем случае здесь можно рассчитывать на какую-нибудь
обсиженную мухами черствую краюху или на тарелку супа из лебеды. Я
подумал, что война — это инструмент отрицательного отбора. Сильные и
смелые истребляют друг друга, работящих и зажиточных убивают, чтобы
ограбить, а выживают самые ничтожные и неприметные, ущербные телом и
духом…
Лес, наконец, остался позади; теперь дорога тянулась по чистому
полю. Мы ехали еще некоторое время, а затем Жером свернул с дороги в
траву, остановил повозку и распряг быков, которые тут же принялись
щипать зелень. Но проголодаться успели, разумеется, не только быки:
Магда развязала узелок с нехитрой крестьянской едой — вареной репой,
серым ноздреватым хлебом, и несколькими головками лука; из отдельной
влажной тряпицы был извлечен полукруг козьего сыра. Явился на свет также
жбан с кисловатым ржаным напитком, популярным в деревнях в жаркое время
(и, что особенно ценно, безалкогольным, в отличие от схожего по рецепту
пива). Меня, естественно, интересовало, пригласят ли к трапезе нас, а
если да, то потребуют ли плату — однако Жером, смачно откусив половину
репы, с набитым ртом кивнул и нам: ешьте, мол. Мы с Эвьет не заставили
себя упрашивать.
После обеда крестьянин вновь запряг животных, а затем обернулся ко
мне:
— Просьбица к тебе, Дольф… Ты быками правил когда-нибудь?
— Не доводилось, — усмехнулся я.
— Ну, тут наука-то нехитрая — куда палкой хлопнешь, туда они и
идут… А то меня с еды да с духоты разморило, вы бы на передке посидели
пока, а мы бы с Магдой покемарили… а?
— Хорошо, — согласился я, и мы с Эвелиной перебрались на передок
подводы, а крестьяне улеглись на дне телеги, подстелив какие-то тряпки,
и, похоже, и впрямь моментально уснули. Я подумал, что с их стороны
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
