Верного. Однако и тогда мне не приходило в голову, что благородного
рыцарского коня, стоящего не одну сотню крон, могут украсть не для того,
чтобы на нем ездить или продать, а чтобы просто забить на мясо! Тем
более, что конину прежде ели лишь восточные варвары. Однако со всеми
этими многолетними поборами и погромами, плюс засухи и неурожаи
последних лет — действительно, далеко не во всякой деревне увидишь хоть
одну корову; козы и те стали чуть ли не предметом роскоши…
— Значит, свезло тебе, — угрюмо откликнулся Жером. Что ж, век живи
— век учись. Ему виднее, какие нравы нынче царят в деревнях. И кстати -
сам-то он из большой деревни или из маленькой? И его ли вообще эти быки?
Впрочем, раз их не забили на мясо с общинного согласия — значит, его. Но
кто знает, чему он мог быть свидетелем — да и участником, несмотря на
наличие собственной скотины…
— Из наших соседей несколько человек так пропали, — Жером словно
поспешил отвести мои подозрения. — Да и вообще, люди разное балакают.
Слыхивал я, уже цельные деревни людоедов есть. Днем они люди как люди, а
ночью…
Конечно, это уже запросто может быть обычными деревенскими байками.
А может, и нет. В конце концов, с одной людоедкой я недавно познакомился
лично. Тем паче что, как говорят, попробовавший человечину однажды уже
не может остановиться… Хотя это-то, скорее всего, чушь. Нет в
человеческом мясе ничего такого, чего не было бы в мясе других животных.
Но для людей важно не то, что есть на самом деле, а то, во что они
верят. И если они верят, что оказались во власти некой силы, которую
нельзя преодолеть, то будут поступать соответственно, даже если ничего
непреодолимого на самом деле нет. Неважно, называется ли эта сила
влечением к человеческому мясу или, к примеру, любовью. Которая в основе
своей тоже не что иное, как влечение к человеческому мясу…
Возможно, у меня разыгралось воображение под действием слов Жерома,
но взгляды, которыми проводили нашу подводу жители деревни — изнуренного
вида женщина, вешавшая белье во дворе, и мосластый мужик, сидевший на
крыльце — мне и в самом деле не понравились. Во всяком случае, то, что
эти люди давно живут впроголодь, было очевидно.
Когда подозрительная деревня осталась позади, я спросил Жерома, где
мы, все-таки, заночуем. Тот ответил, что впереди должно быть село,
достаточно большое, чтобы остановиться в нем без опаски.
Зашло солнце, плавно растворив вытянувшиеся к горизонту тени.
Позади нас небо еще горело оранжевым, но впереди уже сгущался фиолетовый
мрак, проколотый первыми редкими и бледными звездами. Еще немного — и
тьма станет полной (луна должна была подняться не раньше полуночи).
Однако никакого села впереди по-прежнему видно не было.
— Долго еще ехать? — спросил я.
— Да нет вроде… — ответил Жером, но без прежней уверенности.
Короткие южные сумерки уступили место черноте ночи. Небо
практически слилось с землей — лишь напрягшись, можно было не столько
различить, сколько угадать линию горизонта. Никакого жилья все не было -
а если бы даже и было, в такой темноте не мудрено проехать мимо: после
заката в деревнях редко жгут огни.
— Тебе не кажется, что ты заблудился, Жером? — потерял терпение я.
— Да где ж тут заплутать-то… дорога-то одна…
— В таком случае, где твое село?
— А вот с ним завсегда так! — вступила Магда; у меня сложилось
впечатление, что она прерывает молчание только для того, чтобы бранить
мужа. — Лучше всех все знает, а потом…
— Да ездил же тут! — беспомощно воскликнул старик. — Было село!
— Так на коне ж ездил, не на быках! На коне-то дорога короче
кажется! И потом, когда ездил-то? Может, это твое село уж спалили давно!
— И даже если мы туда все-таки доедем среди ночи, едва ли кто-то
захочет пускать столь поздних гостей, — добавил я.
— И то верно, — поскреб затылок озадаченный Жером. — Ну, чего уж
тут поделать, придется, видать, в поле заночевать.
— Вот завсегда… — снова начала Магда, но я перебил ее, не желая
выслушивать семейную сцену:
— Ладно, ничего страшного. Небо ясное, погода тихая. В поле, так в
поле — все лучше, чем в душной избе клопов кормить.
Жером поворотил быков с дороги; мы отъехали подальше в траву и
остановились. В темноте кое-как по-быстрому перекусили; мы поделились с
крестьянами свежим хлебом, а они с нами — еще остававшимся ржаным
напитком, который, однако, понравился мне меньше, чем накануне — должно
быть, на жаре в нем еще продолжались процессы брожения. Улечься
вчетвером в одной телеге было, в принципе, возможно, особенно если
сгрузить с нее тюки, но все равно тесно, а к тому же, мне не хотелось
лежать вплотную с крестьянами, которые в последний раз мылись не
накануне, а явно гораздо раньше. Так что мы с Эвьет, благо не в первый
уже раз, устроились на траве, где пахло гораздо приятнее. На сей раз
никакие ветви деревьев не загораживали обзор, и ясное ночное небо,
наискось пересеченное дымчатой полосой Млечного пути, раскинулось над
нами во всем своем великолепии. Звезды сверкали, словно алмазы, щедро
рассыпанные по черному бархату. Я решил воспользоваться случаем и начал
показывать и называть Эвелине самые яркие из них, но в итоге усталость
взяла свое, и, кажется, я заснул прямо в процессе объяснения.
— Доль!…ммм!
Что? Где? Пространство. Вселенная. Вечное, безграничное бытие. Всё
есть Я, и Я есть всё. И где-то во вселенной зовут какого-то Доль…фа?
Скорей бы он отозвался, ибо этот крик нарушает гармонию вселенского
покоя…
— МММ!!!
Да ведь это же я — Дольф? Нет, не может быть! Я — не вечная
вселенная, я — всего лишь ее песчинка, жалкий, ничтожный человек?!
Ч-черт, как спать охота, и голова какая тяже…
Эвьет! Это же голос Эвьет! Опасность, ОПАСНОСТЬ!!!
Я распахиваю глаза и начинаю перекатываться вбок еще до того, как
различаю опускающийся на меня клинок. Лунный свет тускло блестит на
металле…
Меч с мягким шорохом вонзается в землю там, где только что была моя
грудь. Но ее там уже нет, а мой враг вынужден потратить драгоценное
мгновение, чтобы удержать равновесие, и еще одно — чтобы выдернуть
клинок. Еще один перекат — и я на ногах. Виски и затылок взрываются
пульсирующей болью, в груди тошнота — но это все неважно. Важна
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
