затем использовал «продигий» при назначении своего преемника. Когда он шел в Рим, то, по-видимому, орел схватил с его головы шапку и, пролетев с ней некоторое время по воздуху, возвратил ее на место. Позже, уже в царском доме, на голове одного мальчика, Сервия Туллия, появилось пламя, которое нельзя было погасить и которое ничего не уничтожило. Это был знак, что этот мальчик будет шестым римским царем. Ценить прорицания по полету птиц (augurium или auspicium), согласно легенде, научило Приска одно чудесное событие. К трем трибам римского народа, основанным создателем города Ромулом, а именно к трибам племен рамнов, тициев и луцеров, говорит Ливий, этот царь захотел присоединить еще несколько центурий. Но известный авгур того времени Атт Навий не считал возможным производить какое-либо изменение, не запросив птиц, ссылаясь на то, что Ромул создал трибы на основании ауспиций своего времени. Царь, не привыкший к возражениям, разгневался и высокомерно обратился к авгуру:
— Так вот, святой человек, узнай по полету птиц, может ли произойти то, что я задумал!
Аугуралии дали положительный ответ.
— А я задумал, — сказал победоносно царь, — чтобы ты разрезал точильный камень. Возьми же нож и соверши то, что твои птицы считают возможным совершить.
И авгур взял нож и разрезал точильный камень.
Но если мы будем иметь в виду только относительное своеобразие римской мифологии, или ее сдерживающее благоразумие, или же ее подчинение религии, то мы не отметим той черты, которая решительнее всего отделяет римскую мифологию от греческой. Сама религия, от которой римская мифология зависит в той же степени, что и от греческой мифологии, требует изучения ее своеобразной природы. Было бы грубой ошибкой полагать, что римская религия застыла в жестких рамках ритуала (ritus). Многочисленные примеры свидетельствуют о тесной и многосторонней связи ее с государственной жизнью. Так, когда в 390 году до н. э. галлы разрушили Вечный город, среди римского народа стали раздаваться голоса, что вместо трудного возрождения обгорелых развалин жителям следует переселиться в захваченные за несколько лет до этого Вейи. Один из величайших сынов Рима, М. Фурий Камилл, только что возвратившийся из изгнания, сначала защищал город от врага, а затем стал защищать его от неверности его собственных граждан. Историк Ливий, современник Августа, судивший о событиях под углом зрения собственного времени, подчеркивает, что Камилл убедил своих малодушных сограждан в необходимости сохранения города и его восстановления главным образом доводами религиозного характера.
Речь, которую вкладывает в уста Камилла Ливий, является одним из самых поучительных памятников истории римской религии.
— Для чего мы отвоевали этот город? — с горечью спрашивает спаситель города. — Для чего мы вырвали его из рук врага, если, только что заняв, оставим его? Пока победа была на стороне галлов, несмотря на то что враги заняли весь город, римские боги и римские граждане удерживали в своих руках Капитолий и укрепленную часть города и
могли там жить. Что же, когда римляне победили и заняли город, крепость и Капитолий будут оставлены? Уж не для того ли, чтобы благоприятный поворот событий навлек на город еще большие опустошения, чем те, которые принесло ему наше несчастье? По моему убеждению, если бы у нас даже не было таких религиозных установлений, основы которых заложены вместе с основанием города и которые передаются от поколения к поколению, столь непосредственно проявилось в наши дни вмешательство богов в римскую историю, что какое-либо пренебрежение к почитанию богов со стороны людей было бы недопустимым. Взгляните на благоприятный и неблагоприятный ход событий многих лет, и вы увидите, что все удавалось тем, кто следовал воле богов, и все несчастья падали на тех, кто пренебрегал богами. Видя уважение к воле богов и тяжкие признаки пренебрежения богами в человеческих отношениях, подумайте, граждане, к какому преступлению готовимся мы сегодня снова, едва поднявшись после наших прежних ошибок, сокрушающих и гибельных. У нас есть город, основанный по воле богов, запрошенных нами. Нет в этом городе такого места, которое не было бы полно религией и богами; не так точно определены дни для принесения праздничных жертв, как те места, где эти жертвоприношения должны совершаться. И вы, граждане, хотите оставить всех этих богов, богов государства и семьи?
Предание уточняет появление римских богов среди людей данными действительной истории, причем оно делает это гораздо реже в отношении чудесного появления греческих богов (epiphania). Главная черта римской религиозности — это почитание сил, проявляющихся в истории. Отсюда следует, что римская мифология имеет свою хронологию, которая может быть отождествлена в общем сначала с хронологией италийской истории, а затем — истории Рима. По большей части эта историчность — обстановка, в которой находит признание божество. В таких исторических рамках часто получают новое толкование совершенно мифологические по своей природе образы богов, например образ Anna Perenna, в котором следует видеть природу, ежегодно возрождающуюся и стареющую от весны до весны, природу, питающую земледельцев своей щедростью.
Это понимание не изменяется оттого, происходит ли имя этой богини от латинского слова «год» — annus, как объясняли его раньше, или, как думают теперь, ее греческим именем является имя Деметры, что указывает на ее природу Матери-Земли. Эта богиня выступает дважды в рамках римской истории: одно из пониманий ее образа дает ему место в цикле сказаний об основании Рима, в среде, окружающей Энея, а другая трактовка связывает образ этой богини с классовой борьбой периода Республики, с борьбой между патрициями и плебеями. Последнюю трактовку унаследовала плебейская традиция в противоположность традиции патрициев, выдвинувшей на первый план в интересах господствующего класса образ Менения Агриппы. Таким образом стирались границы между римским мифом и сказанием или легендой.
В основном историческое направление римской мифологии обязывает нас при толковании римских мифов в большей степени считаться с ролью евгемеризма, чем при толковании мифов греческих. Верно также и то, что материал римских сказаний, значительная часть которого и составляет римскую мифологию в более тесном значении этого слова, доходил до нас и даже до классиков латинской поэзии, пройдя уже через фильтр евгемеризма, по крайней мере начиная с того времени, когда «отец римской поэзии», Энний, переработал на латинском языке книгу Евгемера о человеческом происхождении богов и об историческом происхождении мифов. Что у греков считалось потрясением трона богов-олимпийцев — с точки зрения просветительной философии, — то у римлян означало возведение на самый высокий пьедестал нравственных сил, проявляющихся в исторической стихии, укрепляющее этические основы национальной жизни. Это различие при отрицательном отношении греческих философов к евгемеризму (как учению, противоречащему мифологии) и при положительном, апологетическом отношении к нему римских философов (как
