хотя у вас у самого в усах-то…» Инспектор начал ощупывать-оглаживать свои богатые усы, подумав, что в них и впрямь что-нибудь запуталось или застряло. Потом он полудогадался: «Вы это серьезно сказали или в отместку?» — «Виноват, товарищ подполковник, в отместку!» — вытянулся лейтенант. Инспектору стало полегче. «А вы жох, Иванов-Борода!» — только и сказал он. И вскоре уехал. Затем начались успешные наступательные бои, начальство стало добрее и демократичнее, как это всегда бывает в пору удач, и пошел Иванов со своей бородой по дорогам наступления уже без всяких осложнений. Дошел до Германии. На второй день после победы, на этом самом фольварке, торжественно исполнил свой зарок: сбрил бороду. И стал называться в батальоне так: Иванов — Бывшая Борода…
Встретив Густова на крыльце, Иванов весело доложил замкомбату:
— Товарищ капитан, личный состав роты занимается ведением обширного хозяйства сбежавшего бауэра и мечтает об отправке на родину.
— С отправкой придется подождать, — сказал Густов, здороваясь и тоже улыбаясь. — Пока что приказано начинать занятия по боевой и политической.
— Ну и придумали товарищи начальники! — протянул ротный командир с явным неодобрением. — Больше ничего не могли?
Потом он что-то быстро прикинул в своем лукавом уме (как тогда с усами инспектора) и победно сообщил:
— А у меня некому заниматься!
— То есть как некому?
— А вот так! Давай подсчитаем, — начал ротный загибать пальцы на руке. — Двое пасут коров, двое возят к вам, в Гроссдорф, молочко, трое на дойке заняты, а еще надо и за свиньями ухаживать, и рыбешку ловить…
— Ну хорошо, пойдем посмотрим твое комплексное хозяйство, — остановил его Густов.
Иванов — Бывшая Борода повел его по двору.
На фольварке царил какой-то патриархально-идиллический образ жизни. Солдаты не без удовольствия занимались тихими полузабытыми хозяйственными делами и, пожалуй, действительно не очень-то сознавали себя солдатами. Тут были, скорее, крестьяне, колхозники, оказавшиеся хотя и не в своем селе, но в хорошем хозяйстве, которое нельзя оставлять без присмотра. Один солдат что-то строгал в небольшом приделе, пристроенном к коровнику, другой тащил к свинарнику ведро с кухонными отходами, третий разбирал-разматывал рыболовную сеть. Ротная сандружинница Муся Комарова мыла возле походной кухни подойник, и там же на каком-то длинном, защитного цвета ящике сидел рядом с молодой немкой сержант Лабутенков — в дружном молчаливом согласии они чистили картошку на обед.
— Откуда женщина? — спросил Густов с небольшой начальственной строжинкой в голосе.
— Вернулись, — ответил Иванов. — Ее отец служил тут садовником, дворником и еще какой-то ответственный пост занимал, а дочка на скотном дворе работала. Сперва они вместе с бауэром подались на запад, но где-то в дороге разошлись во взглядах и вот вернулись. Куда их девать?
Они подошли тем временем к Лабутенкову, и Густов спросил у сержанта, как настроение.
— Отличное, товарищ капитан! — молодо вскочил Лабутенков, хотя был уже не мальчишкой, имел и потерял на войне семью, сильно поседел и даже сгорбился.
— Контакты с местным населением нормальные? — чуть заметно кивнул Густов в сторону немки.
— Все в порядке.
— Смотрите, чтоб так и было!
— А как же иначе!..
— Этот седой чудак, похоже, влюбился в нашу немочку, — рассказывал Иванов немного позже. — Взял ее под свое крыло и никого не подпускает…
Они стояли уже за скотным двором, откуда был виден широкий луг и большое стадо черно-белых породистых коров на нем. Никаких пастухов поблизости не замечалось, да и не нужны они были на этом огороженном колючей проволокой лугу.
— Ну вот, двое пастухов у нас уже могут заняться боевой учебой, — усмехнулся Густов.
— Я их сейчас разыщу! Я им покажу! — начал грозить ротный своим выдуманным пастухам.
— Не надо, — остановил его Густов. — Я же сам был ротным.
— Все равно не наберем даже взвода, — упрямился Иванов.
Им не дал доспорить глухой взрыв по другую сторону фольварка, довольно сильный.
— Рыбу глушите? — уже сердито спросил Густов, потому что в той стороне было озеро.
— Наши — нет! — уверенно возразил Иванов.
— Пошли кого-нибудь, пусть узнают и приведут сюда этих рыбачков.
Иванов отправил к озеру Лабутенкова и еще одного солдата с оружием. А сам все продолжал показывать Густову хозяйство.
— На этой базе можно целый совхоз организовать, — как будто даже хвалился он. — Снять всю эту проловку (слово «проволока» ротный так за всю войну и не научился произносить правильно), поселить десяток семей — и вот тебе образцовое хозяйство.
— Это уже не наша забота, — сказал Густов.
— А я думаю, что и наша, товарищ капитан. Если мы не хотим остаться в дураках…
Когда они, сделав большой круг, снова вернулись к господскому дому, Лабутенков «доставил» на фольварк командира взвода инженерной разведки Женю Новожилова.
— Это вот они взрывали, — доложил Лабутенков.
А Новожилов с особым лейтенантским изяществом, в два фиксированных приема — раз и р-раз! — вскинул руку к пилотке.
— Товарищ капитан, лейтенант Новожилов по вашему приказанию…
— Что у тебя там было? — остановил его Густов.
— Четыре штуки «тми-тридцать пять», — отрапортовал Женя. — Просто в канаве валялись, ну мы и решили не оставлять.
— Правильно решили… Но не остатки ли это от минного поля? Может, они не успели закончить, но все же поставили сколько-то.
— Найдем, если поставили. Не первый раз…
Это правда. Дощечки с такой надписью: «Мин нет. Новожилов» — красовались на многих дорогах Польши и Восточной Пруссии. Да и здесь, за Одером, тоже. Когда у всех солдат начался негласный курортный сезон, разведчики уже на второй день после войны получили задание «проверить на мины» все периферийные дороги и мосты вокруг Гроссдорфа. И пошли проверять во главе со своим безотказным и легким на ногу лейтенантом, которого подполковник Горынин назвал как-то «светлым человеком».
Женя Новожилов и в самом деле был и легким, и веселым, и светлым. Его глаза чуть ли не всегда улыбались, если не считать того времени,
