выехали навстречу. Звери Хельдиг замычали приветственно, и им ответили.
Незнакомцы в расшитой бусинами одежде, светлоголовые, с волосами и бородами, заплетёнными в косы, глядели настороженно и недобро.
Одна из женщин выехала вперёд. Она была немолода, но гордая посадка скрадывала годы, как скрадывали белые косы седину.
— Где Искальд? — спросила она вместо приветствия и огляделась, будто надеялась увидеть кого-то за спинами путников. — Где мой сын?
— Он тут, — просто ответила Хельдиг и откинула полотно, вымокшее и грязное теперь.
— Нет, нет, — прошептала женщина.
Она спешилась, почти упала со спины рогача, оттолкнув Хельдиг, протянувшую руки. Склонилась над телом, гладя по чёрным щекам так нежно, будто мертвец ещё мог чувствовать.
— Нет, нет, только не Искальд… Только не мой сын, нет! Что ты сделала с ним? Что ты с ним сделала?
Люди зашептались.
— Я понимаю твоё горе и разделяю его, — начала Хельдиг. — Но Искальд выбрал путь…
— Ты ещё смеешь его винить, теперь, когда он не скажет и слова в свою защиту? Он не только мой сын, он стал бы новым вождём нашего племени, достойным вождём, но когда твоя глупость увела тебя прочь, ему пришлось идти следом. И смотрите, чем кончилось: он мёртв, а ты стоишь здесь как ни в чём не бывало!
Пока она кричала, люди окружили телегу. Вернулись нептица и пёс: пёс зарычал, не подходя, а нептица протиснулась меж людей и рогачей, посмотрела, на что все уставились. Видно, надеялась на съестное и фыркнула недовольно.
А женщина не унималась, и люди, слушая её, мрачнели всё больше.
— Ты стоишь, — кричала она со слезами, — и привела чужаков, и я вижу, как ты смотришь на этого сына тропы, неверная! Что вы сделали с Искальдом, что вы сделали с ним, и как посмели сюда явиться?
— Нет уж, дай я скажу, — встрял Нат. — Из вас всех она одна пошла за камнем, и вот, она его вернула!
Потянув шнурок из-за ворота, он достал камень и показал толпе.
— Она смогла, пока вы тут отсиживались и ждали, что всё решится само. А твой сын — ты не знаешь, что это он заварил кашу? Крутил хвостами, как рыжуха, пытаясь сговориться то с одним нашим вождём, то с другим. Это он рассказал им про камень, из-за него убили её отца, из-за него неясно, что будет с миром, и только она одна пыталась что-то исправить, а вы ещё вините её? Хотите кого-то осуждать, так начните с себя!
Он стоял, злой и обросший, с запавшими щеками, и глаза его горели.
— Если бы твой сын не умер, его стоило бы убить, да я бы сам и убил! Это его вина, всё его вина!.. А мы ещё возились с этой падалью, чтобы вернуть домой, чтобы схоронить по-людски, хотя я так скажу: стоило бросить его там, где издох!
Мать Искальда пятилась от этих жестоких слов, цепляясь за телегу. Упала бы, если бы её не подхватили.
— Хватит, не нужно! — вскричала Хельдиг, отталкивая Ната. — Ей больно, ты её убьёшь!
— А мне не больно? А тебе не больно? А что будет с миром?..
Один из мужчин распорядился, и мать Искальда усадили на рогача, повезли прочь. С ней отправились женщины. Старики и мужчины остались.
— Здесь два тела. Чьё второе? — спросили, обращаясь к Нату.
— Тётушка моя, — ответил тот. — Тётушка Галь. Она ходила к вам, может, помните.
Дети леса отошли и велели ждать. Они переговаривались негромко, то и дело оглядываясь. Всхрапывали их рогачи, обнюхиваясь со зверями Хельдиг. Свободные, не знающие поводьев, покусывали упряжь.
Нептица протиснулась между дочерью леса и сыном детей тропы, вскинула голову. Они оба погладили светлую макушку, и пальцы их встретились и переплелись. Нептица завертелась, недовольная, хотела, чтобы гладили ещё, но о ней забыли. Поддев соединившиеся ладони, нептица клюнула их несильно, фыркнула и отошла. Двое и не заметили, только встали ближе.
Дети леса вернулись, но говорить не спешили. Оглядели путников, давая понять, что не особенно им рады, и что подметили сплетённые руки и не одобряют этого.
Вперёд вышел один, с бородой, разделённой на три косы, одну широкую и две поуже по сторонам. Прокашлялся.
— Камень вернулся, — сказал он, — но этого мало. Вы видите и сами.
Он вскинул руку, указывая на рыжий пожар, полыхающий над лесом.
— Камень отняли вместе с жизнью последнего вождя, и мы думаем, для искупления нужна жизнь, отданная добровольно. Мы не можем требовать, сын полей, эту жертву не взять силой. Но боги ещё гневаются, а значит, камень должен вернуться к нашему племени: так шло много жизней и так должно продолжаться. Тебе решать, сын полей, готов ли ты идти до конца… или конец будет другим. Тебе решать.
— Так и знал, — сказал Нат. — А что, если я готов?
— Кальдур будет следующим вождём, и камень ты отдашь ему. Хельдиг, кровь первых Хранителей, ты знаешь свой долг…
— Э, нет, — перебил Нат, — какой ещё Кальдур? Что-то не припомню я такого рядом с собой, пока тащился с этим проклятым камнем через все Разделённые земли и дальше! Никакой Кальдур не прикрывал мою спину и жизнь не спасал, а значит, камня он не заслужил! Я знаю кое-кого более достойного.
Сын леса огладил бороду и усмехнулся.
— Мы не примем вождя другой крови. Как может встать над нами чужак, не знающий ни белого леса, ни наших обычаев?
— А она? Она дочь вождя и смелее всех вас, вместе взятых.
— Женщина? — спросил сын леса и поглядел с жалостью. — Где, в каких местах женщин делают вождями? Ну, отдай камень ей. Она всё равно вернёт его Кальдуру, только сперва родит ему сына, чтобы линия крови не прервалась. Это её долг, и она его знает, хоть, может, и забыла ненадолго!
И он поглядел, нахмурясь, на Хельдиг, но она не разжала руки.
— Ну так я ещё поживу с камнем, — сказал Нат. — Мне в вашем лесу нравится, во, даже в голове прояснилось. А вы подумайте пока, что лучше: совсем никакого мира или мир, где у вас вождь не такой, как вам хочется!
— Ты не понял, сын полей, — сказал его собеседник, качая головой. — Здесь не может быть торга и споров, и времени нет. Только одну ночь мы дадим тебе на раздумья, а когда она кончится, решение будет принято. Ты отдашь камень тому, кого мы признаем как вождя, или камень будет взят силой, а ты примешь смерть. Один из нас готов пожертвовать собой, если ты не готов. Когда эта ночь пройдёт, у нас будет вождь,
