как только будет продан товар…
В ответ раздался смех. Он сделал вид, что не рассердился, и, указывая в сторону забора, объявил:
— Кто не хочет работать, пусть идет туда. Остальные стойте на месте. По одному… чтобы выяснить раз и навсегда…
К забору тотчас направились тетушка Стаматина и Фанис — он этого ждал. Потом пришла очередь Эльпиды. Евтихис улыбнулся — и у него ведь есть свой, близкий человек. Эльпида сделала два шага и остановилась. Затем решительно двинулась к забору. Неужели у него на глазах рушится мир?
— Стой! — закричал он.
Эльпида опять остановилась. Лицо ее не дрогнуло. Она ждала, что он ей скажет, но он лишь недоуменно смотрел на нее, и она присоединилась к Фанису и старухе.
— И ты!
— Да, — ответила она, не повышая, как всегда, голоса.
Точно оглушенный сильным ударом, Евтихис не решился продолжать эту опасную игру. Он вытер пот со лба и пробормотал:
— Делайте что хотите! Мне все равно. — И поспешно скрылся в прачечной.
Люди, видно, разбрелись по двору. Он различал шаги, отдельные слова. Чтобы прийти в себя, он подставил голову под кран. Потом закрыл ногой поплотней дверь.
Вдруг во дворе появились два незнакомых человека. Подозрительные типы, к ткацкой мастерской они определенно не имели никакого отношения. Испуганная Измини выглянула из двери.
— Госпожа Вангелия! — закричал Фанис. — Тут спрашивают господина Андониса.
Вангелия подбежала к пришедшим. Они что-то сказали ей вполголоса.
— Да, он живет здесь, — ответила она. — Но сейчас его нет. Несколько дней назад он уехал в Ларису. Он, знаете ли, часто разъезжает… Как только вернется, я ему скажу.
Незнакомцы ушли, и Вангелия заперлась в своей комнате.
Во дворе все замерло. Евтихис носа не высовывал из прачечной. Одни рабочие сидели на земле, другие бесцельно бродили по двору. Сколько же их в этой ткацкой мастерской? Здесь у него учитывался каждый грош — собралась целая стопка счетоводных и товарных книг, — а сколько человек работало у него, он не представлял. Тысяча, а может, сто тысяч?
Наконец Евтихис вышел из прачечной.
— У меня вдруг закружилась голова. Наверно, перегрелся на солнце. Вы не так меня поняли: я пошутил. Мы ведь часто шутим. Ваше право работать или прохлаждаться… Ну, кто расскажет какой-нибудь анекдотик?
Но никто не подошел к нему. Люди как ни в чем не бывало ходили по двору, по цеху. Машины стояли мертвые. Почему он еще не сошел с ума? Долго будет продолжаться эта отвратительная комедия? Он растянулся на земле, подальше от других. Эльпида сидела в тени, под лестницей; она, видно, не поняла, что натворила. А если тихонько подкрасться к ней и поцеловать ее в глаза, затененные ресницами? Сколько тысяч километров отсюда до винтовой лестницы? Неизвестно, хватит ли всей жизни, чтобы совершить это путешествие. А жаль, приятно верить, что ты успеешь туда добраться; пуститься бы в путь и не думать о возвращении. Это было бы похоже на путешествие в космос, о которых пишут в газетах.
Вангелия вышла из своей комнаты с тяжелым чемоданом в руке.
— Ты куда, Вангелия? — спросил Евтихис.
— Мне передали, что моя двоюродная сестра тяжело…
— Да полно тебе! Все двоюродные сестры рано или поздно начинают болеть.
Она не ответила, видно, торопилась куда-то. В воротах на ходу она обменялась несколькими словами с Измини и ушла, точно спешила по делу или хотела сбежать из дому.
— Эльпида! — позвал Евтихис, не надеясь, что та отзовется.
Но Эльпида даже подошла к нему. Странно!
— Ты что, Евтихис?
— Почему ты это сделала? — тихо спросил он. — Есть у меня человек ближе тебя? Даже моя мать…
— Так нужно было, — ответила она.
— Почему? Я что-то не понимаю.
— Когда-нибудь, Евтихис, это должно было случиться. Ты всегда старался опекать меня. Мы никогда не разговаривали серьезно… Иногда я чувствовала, что ты заботишься обо мне в память о Костисе… Я не хотела жить за счет моего покойного брата. Последнее время я работала и стала рассуждать иначе…
— Но я заботился о тебе, — сказал он очень серьезно, — только потому, что любил тебя… Это правда, поверь мне. Только ради тебя самой!
— Спасибо тебе… Теперь уже не надо…
— Мы будем опять друзьями?
— Да, — ответила Эльпида. — Мы не переставали быть друзьями.
Вдруг Евтихис вскочил: по двору шел Тодорос.
— Что здесь творится? Вы распустили рабочих?
Евтихис в нескольких словах рассказал ему о положении дел в мастерской, и Тодорос раскричался.
— Я вас всех увольняю. Катитесь отсюда…
Должно быть, он пошумел лишь для порядка. Евтихис провел его в цех и закрыл дверь, чтобы поговорить серьезно.
Но Тодорос, как видно, не на шутку разозлился. Он снова стал кричать, что вложил большую часть капиталов в это предприятие и имеет полное право знать, что здесь происходит. Евтихис чертыхался, побросал на пол какие-то инструменты, даже чуть не запустил Тодоросу в голову гаечным ключом, но вовремя одумался: ведь куда лучше договориться обо всем по-хорошему, без кровопролития.
Когда вернулся Андонис, рабочие, стоя под окнами, прислушивались к крикам в цехе.
— Толстяк хочет всех нас выгнать, — окружив Андониса, сообщили они ему. В их глазах он прочел настойчивое требование, а их горячее дыхание обжигало ему лицо. Это была давно знакомая картина, оживившая у него в памяти много воспоминаний.
— Ну, ладно, ладно. Успокойтесь, — сказал Андонис и отошел в сторону, словно хотел собраться с мыслями.
К нему подбежал Фанис.
— Если собираются увольнять Эльпиду, прошу вас, лучше меня…
Рабочие опять окружили Андониса, и он предпочел проскользнуть в цех. Тогда они снова подошли к окнам мастерской и услышали, как Тодорос и Евтихис набросились на Андониса.
— Ты виноват и теперь сам выкручивайся.
Разговор, наверно, принял серьезный оборот, так как они перестали кричать и перешли на шепот.
Вдруг Андонис заговорил громко:
— Довольно! Я не могу сделать то, что вы от меня требуете… Это невозможно… Если вы настаиваете, я ухожу совсем из мастерской.
Но те двое, по-видимому, продолжали настаивать, потому что вскоре Андонис решительно заявил:
— Я ухожу, конец нашему сотрудничеству… Вангелия, Вангелия, наконец я свободен! — С этими словами он распахнул дверь в свою комнату, чтобы сообщить Вангелии важную новость, но Вангелии там не оказалось…
Три дня уже они трудились голодные. Пришли к концу хлеб, сигареты, кофе. У Ангелоса был жар.
— Я должен во что бы то ни стало кончить, — говорил он и опять принимался вычерчивать линии, расставлять какие-то знаки и цифры.
Измини, молчаливая, измученная, сидела рядом с ним. Она проводила здесь целые дни. Уходила к себе поздней ночью и возвращалась, как только рассветало. Хорошо хоть
