на постель; голова его пылала, а тело приятно ломило от усталости, которую принес день плодотворной работы. Отдельные вечерние звуки долетали до террасы. А он продолжал размышлять над тем, как построить новое здание.
Вскоре по лестнице поднялась Измини. Она подала Ангелосу условный знак, и ее шаги не испугали его. Раздался тихий стук в дверь, но он не встал, не открыл ей. «Может быть, пока еще нельзя, а может быть, я уже не имею права». Ее записка, написанная крупными буквами, стояла у него перед глазами. Дверь осталась запертой. Пусть она знает, что он следует ее приказу, подвергается суровому, назначенному ею наказанию. А ему так много надо было бы рассказать ей сегодня о своей работе!
— Открой мне!
Голос ее звучал грубо, резко, она никогда еще не разговаривала с ним в таком тоне. Вдруг раздался удар, затрещало дерево, по-видимому, она стукнула ногой в дверь, точно хотела сломить этим его молчание.
— Открой! Мне надо поговорить с тобой.
Он не пошевельнулся. Измини ушла.
Ночью она много раз зажигала и гасила свет на кухне, но Ангелос не спустил веревки. В кувшине у него не было ни капли воды, но он считал, что не должен ничего просить. Если он до сих пор сидел в чулане, то лишь потому, что ему некуда было идти и надо было закончить расчеты.
Чем ближе стрелки приближались к тому часу, когда Измини уходила прежде в контору, тем трудней ей было держать себя в руках — она готова была выбежать с криком на улицу. Теперь она понимала, что жизнь ее изменилась, что она оказалась совершенно одна, а вокруг царил сплошной хаос. Ангелос сидит в чулане; она без работы, одинокая, во враждебном мире; все прочее стало незначительным, ничтожным, отошло в прошлое, погибло, точно и не существовало вовсе. Через несколько дней встанет вопрос о пропитании, а кто ей поможет? Вот до чего она докатилась. У Ангелоса, не подозревавшего о том, что случилось, заперта дверь, и веревка лежит свернутой под кроватью. А он, наверно, умирает от голода. «Раз он не нуждается во мне, я для него ничего не значу. Может быть, он не желает меня больше видеть. Его право. Но он должен прежде всего прямо сказать об этом». Она рассердилась на саму себя: как подобная глупость пришла ей в голову? Нелегко порвать навсегда с человеком, даже сказав ему правду. «Разве ты не мерзкая скотина, если презираешь тех, кто тебя любит?» Она поднялась по лестнице, потом спустилась вниз, походила по двору, отшвырнула ногой цветочный горшок, вдребезги разбившийся о плиты. Прошел трудный час, она осталась дома.
Запершись у себя в комнате, Измини билась, рыдала, оплакивала свою жизнь. «Не говорите со мной, как с больной… Я устала, мне тошно от советов и утешений». Потом она бесцельно бродила по улицам. Иногда кажется, что у людей, точно на негативах, темные лица, светлые брови и в центре глаз белая бусина. А иной раз вообще не видишь ничего вокруг — ни людей, ни машин, ощущаешь только сильный ветер, от которого захватывает дух. Город словно немой, различаешь только какое-то неясное мычание; некоторые дома опрокинуты — неужели никто не замечает катастрофы? «А мне что за дело? Я всегда стремилась только к тому, чтобы обрести хоть немного покоя». Как люди находят время одеваться, как научились открывать и закрывать рот, считая, что разговаривают? Разве капелька душевного покоя, полученного ценой всей твоей жизни, слишком большое притязание? Все на тебя смотрят как-то странно, словно ты отмечена роковой печатью, в то время как тебе самой очень хочется быть ближе к людям. В отличие от них ты не ощущаешь ни голода, ни жажды, забыла о сне — ты будто окаменела. «Если я столько лет ждала, то это не признак слабости. Я знала прекрасно, чего добивалась. Мне стоило это не дешево. Подумать только, с гимназических лет я в постоянной тревоге…» Дома на улицах, точно по волшебству, расступаются перед тобой и, быть может, преграждают путь другим.
Измини вернулась домой и села на лестнице. Куда еще идти? Подошла Вангелия и стала утешать ее. Все теперь на волоске, не стоит так огорчаться, она девушка толковая и скоро найдет работу. «Тысячи людей…»
— Я погубила свою жизнь, потеряла напрасно годы! — воскликнула Измини. — Откуда взять мужество, если произошла катастрофа и нет уже никакой надежды? Его непременно арестуют, ведь он, отчаявшись, выйдет на улицу, чтобы добыть себе какое-нибудь пропитание.
И в эту ночь веревка не спустилась. Измини была вне себя от горя. Она налила в кувшин воды, завернула в салфетку кусок хлеба и оставила все это перед дверью чулана. Если он мучается от голода и жажды, то сам виноват — нечего проявлять нелепое упрямство.
Гроза надвинулась, и тебе уже безразлично, когда рассветает и когда смеркается. Это интересует тех, кто в гуще жизни, кто может отсчитывать время и отличать сегодняшний день от завтрашнего. Сейчас взгляд твой прикован к высокой стене, и ты видишь только ее однородную серую поверхность. Стоит ли задаваться вопросом, что будет дальше и как избежать беды? Ангелос сидит в чулане, наедине со своим отчаянием. Если ты его бросишь, он умрет, голодный и покинутый, а ты словно приведешь в исполнение приговор.
И на следующее утро кувшин был полон воды, а хлеб не тронут. Сам он не открыл дверь, и Измини не постучала из гордости. Он видел ее через щель в ставне, но она делала вид, что поднялась на террасу в поисках прохлады. Он, наверно, страдает от жажды, губы у него пересохли, во рту жжет. Может быть, он наказывает сам себя за то, что не может принять решения. Дом в Холаргосе не был мечтой, как он думал, воздушным замком; этот дом окружен железной оградой, стены у него каменные и прочные. Она постояла немного у перил и спустилась во двор, где ее поджидал Фанис.
— Что нового? — спросил он.
— Все по-старому, — ответила она, не зная, что он, собственно, имел в виду.
— Я вижу, последние дни ты вроде чем-то обеспокоена… Все ли в порядке? То и дело ты подымаешься и спускаешься по лестнице…
— На террасе прохладней, — сказала Измини.
— Будь осторожна… Кто знает, какие люди заходят во двор… Жаль, если…
— Что? — спросила она испуганно.
— Ладно. Хватит того, что ты поняла. — И он вернулся в цех.
Мгновенно все изменилось. Значит, Ангелоса заметили. Раз о нем известно одному человеку, то, вполне вероятно, известно и многим. Как
