— С медицинской точки зрения — нет, — признал я. — Конечно, руку
тебе в ближайшее время лучше держать в покое, но это можно делать и на
телеге.
— Тогда, — вздохнула девочка, — не стоит мешкать зря. Раз уж мы
едем в Нуаррот — мы едем в Нуаррот.
Почему я предложил ей это? Только ли потому, что и впрямь устал
мотаться туда-сюда, никогда не зная утром, где придется лечь вечером?
Или еще и потому, что хотел оттянуть неизбежное расставание?
— Еще два-три дня, во всяком случае, подождать стоит, — сказал я, и
это была чистая правда. — В пути может случиться всякое, и лучше, чтобы
ты уже могла пользоваться арбалетом, — тот, как обычно, лежал на кровати
рядом с хозяйкой; и хотя арбалет — не лук, и его тетива натягивается
воротом, все же определенного напряжения мышц это требует. — Пока тебе
еще рано, может снова открыться кровотечение.
Эвьет согласилась, и следующую пару часов мы провели, болтая о
пустяках. Затем старуха принесла нам две плошки горячего капустного супа
(и даже со сметаной) и обещанную печеную курицу. Наевшись, я с сомнением
покосился на дверь — не нравилось мне, что на ней не было ни крючка, ни
задвижки — но все же решил, что в этом доме, особенно после оказанной
хозяйке медицинской помощи, нам не грозит опасность, и позволил
послеобеденной сонливости взять над собой верх.
Проснулся я бодрым и в хорошем расположении духа. В окне все еще
сиял день, хотя солнце уже уползло на другую сторону дома. Эвьет спала,
повернувшись на левый бок, лицом в мою сторону, и улыбалась во сне.
Хорошо, что ее не мучают кошмары из прошлого. Меня, помнится, призраки
былого терзали и в ее возрасте, и даже в более старшем. Чаще всего
снилось, что вся жизнь в доме учителя оказалась сном, и я должен
возвращаться к "мастеру" и получать побои за все время своего отсутствия
(странно, но во сне две эти мысли — что прошло уже несколько лет и что
на самом деле ничего не было — прекрасно уживались друг с другом); в
первое время, просыпаясь от этого кошмара, я до синяков щипал себя,
чтобы точно убедиться, где сон, а где реальность…
Я надел сапоги и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Однако так и замер
с задранными над головой руками, увидев, кто меня там поджидает.
Весь двор был полон старухами. Их было там, наверное, не меньше
трех десятков. В своих черных платьях и платках они напоминали стаю
ворон, приземлившуюся на поле. Высокие и тощие, оплетенные сеткой сухих
морщин, и низенькие кубышки с одутловатыми лицами и отвисшими до пупа
грудями (совсем толстых, впрочем, не было, что неудивительно); древние и
сгорбленные, опирающиеся на палки, и помоложе, еще неполных пятидесяти
(впрочем, стройные и среди них попадались редко); некоторые были просто
вылитые ведьмы — беззубые, крючконосые, с волосатыми бородавками и
отвислыми губами. Я подумал, почему ни старые лошади, ни старые собаки,
ни другие доживающие свой век животные, пусть даже облезлые и мосластые,
все равно не выглядят настолько отталкивающе, как старые люди? Причем
если в облике старого мужчины еще может проступать некое благородное
изящество, то женщины в старости почему-то все до единой превращаются в
гарпий.
Кстати, интересно — а где местные старики?
— Эт-то еще что за… — пробормотал я, а морщинистые лица отовсюду
уже оборачивались в мою сторону, и вся орава, не исключая и самых
древних (и откуда только сила взялась?), торопясь и отпихивая друг
друга, ломанулась к крыльцу.
— Батюшка!
— Милостивец!
— Добрый господин!
Какая-то бабка не то с перепугу, не то в пароксизме лести назвала
меня даже "вашим сиятельством". Я резко обернулся, встретившись взглядом
с вышедшей следом за мной хозяйкой.
— До господина лекаря вот… — пояснила она просительно. — Не
откажите, заставьте век бога молить…
— Тихо все! — рявкнул я. Причитания смолкли, но не совсем, а до
шелестящего шепотка. — Я действительно лекарь, но я не лечу бесплатно. С
тобой, хозяйка, я рассчитался за твое гостеприимство, а если что
недополучила — возьмешь с телеги. Но всем прочим я ничего не должен. Так
что…
— Вестимо, не бесплатно! — перебили меня.
— Забесплатно только кошки родятся!
— Мы заплатим! Заплатим!
— По кроне за больную! — заломил я цену, слишком высокую даже для
города. Можно было, конечно, запросить и еще больше, чтобы уж точно
никто из них не мешал моему отдыху, но я решил, что заработать
три-четыре лишних кроны на самых зажиточных не помешает. Да и, коль
скоро мы хотим провести здесь еще пару дней, злить местных слишком уж
явно издевательской ценой тоже ни к чему.
В толпе пошло гудение и бормотание, быстро перешедшее в новый крик
и пихание друг друга.
— В чем дело? — удивленно спросил я у хозяйки. — У кого есть деньги
— прошу на прием, у кого нет — пусть идут по домам, с чего же тут
препираться?
— У нас только восемь крон, — ответила старуха, смущенно отводя
глаза, — а кому иттить, как тут решить?
"У нас"? Это что ж выходит — у них тут на все село общие деньги?
Если так, то понятно, откуда у них такая большая сумма — притом, что
деньги в деревнях сейчас вообще редкость, в ходу в основном натуральный
обмен. Но с целого села, наверное, можно наскрести. А мне теперь
придется принять восьмерых старух, у каждой из которых, небось, целый
воз болячек. Ну, раз уж сам вызвался…
— Я сам выберу, кого осматривать, — громко сказал я вслух. — И
учтите — чудес не обещаю. Увы, не все болезни можно вылечить, а
мгновенно так и вообще очень немногие.
Старухи покорно закивали. Я велел им выстроиться в ряд и отобрал
восьмерых, выглядевших помоложе и поздоровей. Не только потому, что
надеялся потратить на них меньше времени, но и потому, что, раз уж я
беру деньги, я должен их отработать — а пытаться лечить тех, кто все
равно помрет не сегодня-завтра, есть дело заведомо безнадежное.
Отвергнутые понуро поплелись прочь.
— Деньги-то с собой у вас? — спросил я оставшихся.
Селянки замялись. Мне это не понравилось.
— Сходите за ними, пока я первую принимаю, — велел я.
Замешательство стало сильнее.
— Потом… Потом все сразу получите, господин лекарь…
— Э, да вы не надуть ли меня хотите?!
— Нет! Как бог свят! Истинный крест! — забожились старухи. — Как,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
