предыдущими моими пациентами. Пожалуй, мое облегчение было слишком уж
безмерным, учитывая, что рана была простой, меры — стандартными, а
помощь — своевременной. Просто снова — теперь уже не во сне, а наяву — я
почувствовал, насколько меня пугает возможность ее гибели. Уже не просто
сожаление о смерти достойной личности, но страх личной потери…
Нет, негоже это, совсем негоже — испытывать страх за чужую жизнь.
Мне никто не нужен. Мне — никто — не нужен…
Она назвала меня другом, вспомнилось мне. Да ладно, это просто
фигура речи. О какой дружбе можно говорить, если я в два с половиной
раза старше ее? И, главное, после смерти учителя мне не требуются
друзья. А ей? Ей, может, и требуются. Но это уже не мои проблемы, не так
ли? Через несколько дней, в Нуарроте, мы расстанемся. Скорее всего -
навсегда, если только когда-нибудь случайность не сведет нас вместе
снова. Я так решил, и я так сделаю.
Я аккуратно положил рядом с девочкой ее арбалет. "Арби". До
сегодняшнего дня я не знал, что у него есть имя. Возможно, она боялась,
что я стану над этим смеяться, сочтя слишком наивным и детским. Однако,
если верить легендам, имена своему оружию дают не только маленькие
девочки, но и самые прославленные рыцари.
Помня о своем нежелании ночевать рядом с трупами, я кое-как
подогнал к повозке сонных быков, запряг их и, погасив выдававший нас
факел, поехал вперед — сперва по бездорожью, дабы кровь на колесах
стерлась о траву, а затем все же вырулил на освещенную луной дорогу.
Голова уже почти не болела — должно быть, пережитое напряжение помогло
организму избавиться от яда, выбросив его вместе с потом. В этом смысле
даже для Эвьет есть польза от ее кровопускания. Что это была за отрава,
любопытно? Уж конечно, не продукт химической лаборатории — крестьянам
такое раздобыть негде. Скорее всего — препарат какого-нибудь растения,
например, сок снотворного мака.
Спать, впрочем, все равно хотелось; несколько раз я вскидывался,
когда мои глаза закрывались, но в итоге так и задремал, сидя на передке
— и, возможно, проспал бы до утра, если бы испуганная мысль не выбросила
меня прямо из середины сна. Жгут! Его нельзя держать слишком долго. Я
повернулся к Эвьет, поднял ее руку и развязал пояс. Некоторое время я
наблюдал за повязкой. Кажется, все нормально, кровотечения нет. На
всякий случай я все же оставил ее руку в поднятом положении, очень
мягко, не пережимая сосудов, привязав к борту телеги. И еще одно важное
дело, о котором я чуть было не забыл — перезарядить использованный ствол
огнебоя. Покончив и с этим, я вновь удовлетворенно сомкнул глаза — как
мне показалось, на несколько минут, но, когда я открыл их, утреннее
солнце уже светило сквозь легкую дымку, а быки все еще шагали по дороге
без всяких понуканий — впрочем, термин "плелись" будет здесь более
уместным. Им, конечно, тоже требовался отдых.
Впереди показались домики очередного села — не такого крупного, как
то, где мы обедали накануне, но, кажется, все же достаточно большого,
чтобы в нем остановиться (я пришел к выводу, что рассказанное Жеромом
все-таки было правдой). Проехав мимо обширного кладбища и нескольких
заросших бурьяном огородов с остатками разобранных на дрова домов и
сараев, я, наконец, поравнялся с явно обитаемым двором; в саду худая
старуха в черном (почему-то в этих краях они любят так одеваться, словно
пребывают в вечном трауре по ушедшим годам) тормошила длинной палкой с
рогаткой на конце ветви абрикосового дерева и подбирала падающие плоды.
В более благополучные времена в зажиточных южных селах абрикос не
считался за настоящий фрукт и часто шел на корм свиньям или просто гнил
на земле — но теперь, как видно, селяне воздавали должное не только
абрикосам, но и ежевике с живых изгородей: я заметил там одни лишь
колючки, но почти ни одной черной пупырчатой ягоды.
Я окликнул старуху через изгородь и спросил, есть ли в селе
трактир, где я могу остановиться с подводой и быками. Та ответила, что
есть только кабак, да и тот закрыт, а остановиться можно на чьем-нибудь
дворе, ну хотя бы… хотя бы… — бабка пытливо осматривала меня, явно
пытаясь определить, заплачу ли я за постой или, наоборот, размахивая
мечом, потребую кормить-поить меня бесплатно.
— Не волнуйся, хозяйка, насчет платы не обижу, — помог ей я.
— …хотя бы и у меня! — радостно заключила старуха и, поставив на
землю таз с абрикосами, пошла отпирать ворота. Выглядели они не
внушительно — несколько тощих горизонтальных жердей, скрепленных
диагональными перекладинами.
— Дольф? — подала голос сзади Эвелина. — Почему я привя… а, ну
да, ты же объяснял. При кровотечении надо поднять конечность, чтобы
уменьшить приток крови.
— Верно, — улыбнулся я, оборачиваясь. — Как ты?
Вид у нее был, конечно, еще бледный, но уже решительный.
— Нормально. Можно мне освободить руку?
— Думаю, уже да. Только аккуратно, — я помог ей это сделать.
— Где мы?
— Какое-то село.
— Заезжайте сюда! — крикнула от ворот крестьянка, отворив обе
створки.
— Мы не будем здесь есть и пить? — обеспокоенно спросила девочка.
— Если мы теперь будем видеть отравителя в каждом встречном, то
скорее умрем от жажды, нежели от яда, — усмехнулся я. — Мы не ночью в
глухом месте, а днем в большом селе. Едва ли здешние хозяева решатся на
злодейство. А тебе сейчас, наоборот, нужно много пить и есть, чтобы
восстановить силы.
— Да, пожалуй, — согласилась Эвьет. Я погнал быков в ворота и
предупредил старуху, указывавшую мне дорогу к хлеву:
— Со мной девочка. Она ранена, и ей нужен полный покой.
На самом деле состояние Эвелины было, конечно, не столь тяжелым.
Покой был нужен скорее мне: не хватало только нарваться тут на
каких-нибудь орущих детей. Или, скажем, визгливых дочерей и невесток,
выясняющих отношения между собой.
Бабка, конечно же, тут же засеменила навстречу и сунула нос в
телегу. Вид Эвелины, лежащей в перепачканной кровью одежде (старуха ведь
не знала, чья это кровь по большей части), произвел достойное
впечатление.
— Батюшки светы! — всплеснула руками хозяйка. — Кто ж это ее так?!
— Грабители, — коротко ответил я.
— Так, может, за бабой Лизой сходить? Она кровь заговаривать умеет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
