Франция запросила перемирия, но требовал продолжать наступление и «преследовать разбитого врага “со всей энергией”»[1477]. Не дожидаясь ответа Гитлера, 17 июня Петэн выступил с радиообращением к французам, в котором заявил: «С щемящим сердцем я говорю вам сегодня, что надо прекратить сражение. Этой ночью я обратился к противнику, чтобы спросить у него, готов ли он изыскать вместе с нами, после военной схватки и исходя из понятия чести, средства положить конец военным действиям. Пусть все французы объединятся вокруг правительства, которое я возглавляю во время этих тяжелых испытаний, и заставят замолчать свою тревогу, чтобы слушаться лишь своей веры и следовать за судьбой Родины» [1478].
В этот момент Черчилль предпринял еще одну, уже последнюю, попытку не допустить перехода французского флота на сторону Германии. 17 июня он отправил личное послание Петэну и Вейгану, которых он называл своими «соратниками в двух великих войнах против Германии», и командующему французским военным флотом адмиралу Дарлану. В нем британский премьер-министр призывал их «не терять время» и отвести «прекрасный французский флот»[1479] к берегам Англии или США до начала переговоров с Гитлером [1480]. Американская администрация, в свою очередь, предупредила Петэна о разрыве отношений с Францией, если ее военными кораблями завладеет нацистская Германия. Еще во время председательства в Совете министров Рейно американское руководство пообещало Третьей республике помощь вооружением и продовольствием («с каждой неделей все больше американского снаряжения будет направляться союзникам»), но отказывалось вступить в войну. В послании от 16 июня в ответ на мольбы Рейно вмешаться в конфликт и спасти Францию от поражения Рузвельт подтвердил, что только Конгресс может взять на себя подобное военное обязательство. Одновременно, невзирая на следовавшие одно за другим поражения французской армии, американский президент настойчиво требовал от посла Франции Рене де Сен-Кентэна продолжить вооруженную борьбу против Третьего Рейха в Северной Африке. Поэтому позиция Рузвельта в вопросе о гарантиях невмешательства французского флота в войну на стороне Германии была непоколебима: «Французское правительство навсегда утратит дружбу и расположение правительства Соединенных Штатов»[1481].
В конце концов Петэн и Дарлан пошли на компромисс, дав обещание американскому руководству, что в случае, если «враг» (то есть Германия) или «иностранец» (то есть Великобритания) попытаются захватить французский флот, то «военные корабли, не ожидая нового приказа, должны отправиться в Соединенные Штаты или затопить себя, если не окажется другого выхода»[1482]. США – нейтральное государство – рассматривались пораженцами как предпочтительное место для «приписки» французских боевых кораблей, в то время как посылать их к английским берегам (план Черчилля) новое правительство, англофобски настроенное, отказывалось.
Следуя приказу Гитлера продолжать наступательные бои, Вермахт неуклонно продвигался на юг Франции. Не желая раздражать Гитлера и пытаясь ускорить переговоры о перемирии, французские пораженцы отдали 18 июня войскам распоряжение «оставлять без боя все города с населением более 20 000 человек». Частям запрещалось вести боевые действия не только в самих городах, но и на окраинах, а также производить какие-либо разрушения, что «привело к дезорганизации последних усилий французских войск оказывать сопротивление»[1483]. Петэн рассчитывал таким образом быстрее склонить Гитлера подписать мирный договор, но в планы Германии это не входило. Немецкое командование тянуло с ответом на предложение французского правительства. Вермахт, как справедливо утверждает Ж.-Б. Дюрозель, «с военной точки зрения и 19 июня продолжал наступать»: в западной части Франции – с территории, пролегающей от окрестностей Кана, Алансона и Ле Мана до Шартра; в центральном направлении – с территории от Орлеана, Бриара и Косна до Невера и Отена; а немецкие войска, форсировавшие Рейн, дошли до Кольмара. 20 июня они перешли Луару, на востоке захватили Лион и двинулись дальше, намереваясь с севера нанести удар французским войскам, успешно отбивавшим атаки итальянской армии в Альпах. Скорость наступления немцев «теперь определялась только нормальной скоростью моторизованных колонн… французской армии больше не существовало» [1484], она была полностью дезорганизована, отступление превратилось в беспорядочное бегство.
Вместе с тем французские историки приводят случаи героического поведения солдат и офицеров, продолжавших сопротивление в условиях полного военного краха: это храбрость юнкеров в Сомюре, два дня сдерживавших форсирование немцами Луары, и героизм бойцов в Сен-Мексьене, бесстрашие марокканских колониальных батальонов, доблесть 28 000 защитников последних укреплений «линии Мажино», упорство французов из Альпийской армии, отбивавших атаки превосходивших их численно итальянцев. В воздухе ценой потери 1900 французских и английских самолетов были сбиты 1389 немецких истребителей[1485]. По данным Ж.-П. Азема, и после подписания перемирия 50 000 французских солдат продолжали сопротивление[1486]. Велись активные действия отдельных подразделений и даже изолированных групп, устраивавших засады на дорогах. Боевые столкновения прекратились 25 июня.
Перед исследователем встает закономерный вопрос о том, была ли французская армия в состоянии вести военные действия дальше. Российский историк В. А Дубищев в своей диссертации, посвященной военно-политическому поражению Франции, изучив точки зрения многих специалистов по истории Франции и военной истории, дает на него утвердительный ответ [1487]. Действительно, не отрицая ошибок французской военной доктрины, давления на руководство Республики пораженцев и невысокого морального духа солдат и офицеров, вынужденных все время отступать после восьмимесячной войны без сражений («спят, курят, никто не думал о войне», – как свидетельствует очевидец[1488]), следует вспомнить, что у Франции сохранились боеспособный флот, часть авиации, колониальные войска, способные сражаться против Германии и Италии. Продолжение боевых действий с опорой на ресурсы империи, вероятно, было реально с чисто военной точки зрения.
С другой стороны, французские колонии представляли собой скорее конгломерат слабо связанных друг с другом территорий, чем единое пространство, способное сыграть стратегическую роль в войне. Франция в отличие от Великобритании не выстраивала свою империю как инструмент глобального господства. Все межвоенные годы она рассматривалась в качестве источника ресурсов для защиты самой метрополии. Париж мало вкладывался в развитие заморских территорий и укрепление их обороноспособности. Между ними отсутствовали надежные коммуникации. «Штаб французского ВМФ никогда не лоббировал в парламенте идею создания дальневосточного флота [речь идет о Юго-Восточной Азии – авт.] или строительства в регионе опорной военно-морской базы, пригодной к размещению линкоров. Ни Сирия, ни Ливан не имели той ценности, которой для Великобритании обладал Суэцкий канал. Нефтяные ресурсы Ближнего Востока и перспектива строительства нефтепроводов фигурировали во французских стратегических планах лишь как туманная перспектива на будущее. Три магрибские территории французской Северной Африки, возможно, и являлись бриллиантами в короне французской империи, но они [по своему потенциалу – авт.] не могли сравниться с британскими доминионами и Индией с ее поистине огромными ресурсами»[1489], – отмечает британский историк М. Томас.
Продолжение боевых действий в колониях едва
