носить оружие поставлено было в строй.
Удары следовали один за другим… Я получил письмо от Бориса Силаева из одного из ростовских госпиталей. Ему предстояла сложная операция в области живота. Полученная рана дала нагноение. Я отправился в Ростов его навестить. Он лежал, как всегда, веселый, но видно было, что предстоящая назавтра операция его тревожила. Расставаясь, он не удержался от своей обычной шутки: «Как ты думаешь, не останусь я здесь на удобрение?..» – «Ну что ты», – говорил я, обнимая его в последний раз.
27 ноября ему была сделана операция. Я с тревогой ждал от него писем. Их не было. В двадцатых числах декабря ко мне зашел его отец, полковник В. Силаев. «Как Борис?» – задал я вопрос вместо приветствия… «Вчера его похоронили в Кисловодске… он умер», – прозвучало в моих ушах.
Дальше уже не было просвета. Горизонт заволокли грозные тучи. Гренадеры долго и упорно держали Царицын; официальные сводки склоняли слово «гренадер» во всех падежах.
Но всему есть предел… Как и с какой быстротой откатывался от Орла наш фронт – всем памятно; гренадерам пришлось оставить без боя политые их кровью поля Царицына. Ветка Царицын – Тихорецкая мерно и упорно измерялась их шагами. На станции Абганерово измученные и уставшие части гренадер были ночью внезапно атакованы сравнительно малочисленной, но «дерзающей» конной частью противника. Произошла паника, которая была ликвидирована усилиями полковника Кузнецова, и хотя в результате командир лихой конной части и украсил своей персоной один из телеграфных столбов – результаты набега были тягостны. Наш доблестный начальник дивизии, генерал-майор Чичинадзе, и значительное количество офицеров и гренадер были изрублены. На Маныче произошла задержка, его стоячим водам суждено было вновь поглотить тысячи жертв Гражданской войны. Январь месяц 1920 года был необычайно суров, холода стояли страшные. В Екатеринодаре скопилось громадное количество беженцев со всего Юга России. Уплотнение жилищ достигло анекдотических размеров. Плотность населения в незанятой еще части Кубанской области превысила, наверное, плотность таковой же Китая во много раз. В тылу были приняты меры к эвакуации семей военнослужащих в случае дальнейших неудач – за границу. По мере уменьшения территории Вооруженных сил Юга России падал кусок бумажных денег всех наименований. Офицеры фронта, а в особенности их семьи, буквально нищенствовали, так как оклады жалованья, прогрессивно увеличиваясь, все же не успевали за темпом жизни. Добровольческая армия агонизировала, истекая кровью. Напрасно гибли тысячи людей у Батайска и Ростова, совершая легендарные подвиги; им не удалось восстановить положения.
Не удалось спасти положения и целым рядом мер, принимавшихся командованием Добровольческой армии для усиления офицерского состава боевых частей. Ни частая поверка документов, ни облавы, ни регистрации и серии переосвидетельствований не помогали. На переосвидетельствования обычно являлось много офицеров; это были те, что в силу тяжелых ранений самым добросовестным образом потеряли боеспособность, им переосвидетельствования были не страшны. Те же, кого переосвидетельствование или даже просто освидетельствование могли поставить в строй, – прочно сидели по тыловым учреждениям всех наименований. Временами, попадая в тыл и заходя в то или иное учреждение его, невольно хотелось воскликнуть: «Ба! Знакомые все лица!» – до того похожи и тождественны были лица «патентованных ловчил» в Великой и Гражданской войнах.
Агония Добровольческой армии
В описываемый период в провале Добровольческой эпопеи решающую роль суждено было сыграть все же казакам – на этот раз кубанцам. Кубанцы и донцы были наиболее сильными и значительными мускулами в теле Добровольческой армии, но обладали удивительной особенностью не подчиняться центрально-мозговой системе, а посему почти всегда действовали вразброд. Донцы раньше кубанцев очнулись от большевистского угара и дали возможность в 18-м году на своей территории зародиться Добровольческой армии.
В начале 19-го года в умах донцов произошел поворот на 180 градусов, что чуть было не погубило дела, если бы не помогли очнувшиеся к тому времени кубанцы; сейчас, в 20-м году, затмеваться была очередь кубанцам. По улице Екатеринодара расклеены были воззвания донцов, обвиняющие кубанцев в измене общему делу. Кубанцы отказывались драться – донцы изъявляли готовность, а в результате Добровольческая армия, родившись на Дону, умерла на Кубани.
В конце января остатки наших гренадер держались у Белой Глины. Общее положение вещей складывалось таким образом, что отход в Новороссийск (который думали защищать) или Крым обрисовывался с достаточной ясностью. Боясь потерять связь с полком во время возможного беспорядочного отступления, я решил ехать в полк, невзирая на не вполне зажившие раны. Штаб полка находился в Белой Глине, но самого полка почти не существовало, ибо всего-навсего к моменту моего прибытия кадр офицеров и старых солдат выражался цифрой – 60 человек. В Белую Глину пришло пополнение для всех гренадер до 1000 человек мобилизованных, но было уже поздно. Конец наступил при следующих обстоятельствах: 11 февраля получено было приказание частям нашей дивизии идти в Тихорецкую на формирование. На другой день утром, в ясный морозный день, мы вышли походным порядком в Горькую Балку, где предполагалось устроить большой привал и обед, туда же посланы были наши кухни. Прибывшее к нам пополнение шло без ружей, причем полки шли в таком порядке: кадр, пополнение, обозы, кадр, пополнение, обозы и т. д., и таким образом, расстояние между кадрами было довольно значительное.
Так как я плохо ходил, то командир полка, не давая мне особого назначения, посадил меня на свою таратайку, на которой я и следовал с полком. Кадром командовал на правах командира батальона только что вернувшийся по излечению от ран старый полковник Чудинов, который в первый день своего прибытия в наш полк 15 августа 19-го года был ранен в обе ноги навылет.
Только мы вошли в деревню, назначенную для большого привала, как где-то за околицей послышалась редкая ружейная стрельба. Я слез с подводы и подошел к полковнику Кузнецову. «Ты чего слез? Езжай на ту сторону оврага, – сказал А.Г., – сейчас может начаться бой».
Не предвидя ничего особенного, я спокойно влез в повозку, и возница стегнул лошадей. Через несколько минут мы перебрались через балку, и глазам нашим представилась такая картина: весь горизонт, насколько хватало глаз, покрылся всадниками, мы оказались атакованными красной конницей. Их конная батарея открыла беглый огонь по походной колонне. Полковник Кузнецов выставил кадр для встречи противника. Кадры прочих полков растерялись. Произошла заминка. Наши открыли огонь, но их было так мало, что лава обскакала их со всех сторон – в один момент. Началась рубка. Поднялась невообразимая паника – повозки и конные понеслись во всю прыть, мобилизованные кричали «Ура» и не давали стрелять кадру. Красная конница, порубив хвост колонны, начала обтекать и захватывать остальное. И
