22. НОЧЬ В «ТРОКАДЕРО»
Как небо расплывчато,сумерки серы,и вот мы подходим с тобойк «Трокадеро».
Для тех, кто азартоми темной наживойнегаданно бредитдушой суетливой,
столы расставлялив игорном дому,и громкое далиназванье ему.
Под лязганье ветра,под говор копытасфальт под ногамичуть-чуть дребезжит.
Сорвались гитары,и старый фаготнеспешного вальсапорывы ведет.
Но вальсу не время,не эта пора, —за каждым столомнарастает игра.
Грустя, рассыпаютсяструны оркестра,и нет за столамисвободного места.
Ты слышал:сейчас и мазурка саманад карточной бурейсходила с ума.
А эти, чьи суженызлобой глаза,срывавшие банки,ходили с туза.
Над карточной бурей,путями азарта,тропами зеленымистранствует карта.
Но карты с наколкойи крапом — игра,в которой весь выигрышмнут шулера.
И скукузовут игроки — нахлобучка.За грязными картамитянется ручка,
последнего козырякозырем бьет,и лысый, задумавшись,к стенке идет.
Он к ней примостился,глядит стороной,как банк обрастаетна бескозырной.
Как будто у безднына самом краю,он вспомнил нежданновсю жизнь свою:
тогда еще не был онзлобным пронырой,по узким тропинкампрошел он полмира,—
в пустынных степяхдогорали костры,и шел он с отрядамидо Бухары.
Он слышал напев,пролетавший над миром,но в новые годыон стал дезертиром,
и полночью этойгремела жестянкапоследней монетойпокрытого банка,
и долго ссыпался,как прорванный фронт,чужими рукамизахватанный понт.
И лысый бросаетсяк струнам оркестра,он просит:«Играйте, играйте, маэстро…»
И скрипка рванулась.От сумрачных стенвысоким прибоемвыходит Шопен.
И другу веселомуя говорю:«Ты видишьза стрельчатым скосом зарю?
Она для тебя, для меняи для всех,кто синим рассветомторопится в цех.
Мы выйдем по лестнице,узкой, как мир,как жизнь растратчиков,жмотов, громил».
А лысый,прижавши два пальца к виску,слезами холоднымидушит тоску…
Идем по проходам,где песня саманад карточной буреюсходит с ума,—
огни над деревьямидальнего скверапылают в последниедни «Трокадеро».
1927, 1937
23. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ВЕСНА
Шумят на простореВесенние воды.Широкого мостаПоследний пролет.
Апрельские песни,Пора ледохода,Онежские звездыИ ладожский лед.
Ушли капитаныВ открытое море…До тропиков самыхПорою такой
Шумят пароходы,Торопятся лодки,Советские флагиПлывут над волной.
Пробили куранты,И зорю сыграли,Разводят мостыС четырех до пяти,
А ночь не спешитПо мостам разведеннымВ оставленный тучамиГород войти.
За Охтой застрехи,Синеют проулки,Пустые скворечни,Герани в окне,
И ты пробегаешь,Закинувши руки,Махнувши платочком,По той стороне.
Неужто не вспомнишьИ слова не скажешь,И лишь улыбнешься,Завидев на миг?..
Расскажут об этойЛюбви небывалойСтраницы ещеНе написанных книг.
Весенние зориС их блеском нерезкимНад Охтой твоеюЯ помню давно
И снова увижуНад берегом невскимТвое, освещенноеВ полночь, окно…
Хоть нас разлучаютБегущие годы,Немолчно гремящийВесенний поток,Но всё же мечтаюДо старости видетьВот этот в высоком окнеОгонек…
1926, 1952
24. ПУТЬ НА СИБИРЬ
Ты морщишься, будто слепит катаракта,До самого полюса свет голубой,И первые версты сибирского тракта,Как горные птицы, летят за тобой.
Малиновый сполох ложится, неистов,Сплошною лавиной срываяся с кручНа горные скаты, на полымя туч.Так вот где черствела заря декабристов!
От горькой воды подымается порск,Нехожены тропы таежные,И тянутся кровли острожныеНа многие тысячи верст.
Но там, где шумит яровое,Ни ночи, ни песни, ни дня,И звезды проходят конвоем,Почти задевая меня.
1927, 1937
25. СИБИРСКИЕ РЕКИ
Таежные тропы,Иргизская топь,Как облако, медленно тая,Попутною ночьюВыводят на ОбьПоследние горы Алтая.
Спешит пароход,Натирает бока,Спеша пробирается лодка,Зеленое пламяКачает рекаОт Бийска до бухты Находка.
И вот уже гор не осталось, ужеРасходятся стены тумана,Тунгусское солнце на вольной меже,Прошли облака с океана.
Где берег пустынныйИ пасмурный лес,Там скоро подымутся штреки,На стыкахПроложенных к северу рельсКачнутся сибирские реки.
Я знаю:За россыпью сотен дорогБунтует громада речная,И волны с разбегуЛетят на порог,На утреннем солнце пылая,—
Как буря,Срываясь с увалов и с гор,Как ливень, рванувшийся косо,Почти что от озера Терио-НорДо самого нижнего плеса.
Мы ходим по палубам в синюю тишь,А птицы летят стороною.И черную пенуКачает Иртыш,Торопится к морю со мною.
1927, 1937
26. ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ
День прошел от Омска до Тюмени.Сормовский тяжелый паровоз,Привыкая к пестрой переменеГородов, тропинок и селений,Наш состав, отхаркиваясь, вез.
С Иртыша не доходили тучи.Вот пришла и отошла гроза.И скучал случайный мой попутчик,Чуть прищурив серые глаза.
Делать было нечего; со скукиДудочку я срезал из ольхи,Походил я молча, вымыл руки,Почитал любимые стихи.
Вспомнил я, как за крутым разгономШла жара и остывала медь.Грустно было станционным кленамВ это небо низкое смотреть.
Было душно, горько пахли травы,Стыла медь, и нарастала мгла.Девушка, что пела у заставы,Может быть, сегодня умерла.
Смерть придет. Она неотвратимоПростирает руки надо мной.Даже легкий ветер от ИшимаНебывалой полон тишиной.
День прошел. Груженые составы.Синий дым. Коричневая мгла.Девушка, что пела у заставы,Может быть, сегодня умерла.
1927
27. ЗА КАТУНЬЮ
Железный котелок, старинная берданка,Два ледника, бегущие с горы,Проводников усталых перебранкаИ за Катунью первые костры —
Всё это мне припомнилось вначале.Шли табуны на выбитом корму.Сто раз вокруг кукушки куковали,Медвежий след нас вел на Бухтарму.
Покуда шли еще с бухты-барахты,Срываясь вниз, заброшенные тракты,—Вдруг услыхав, как соколы кричат,Встречая утро, я взглянул назад.
Кругом скиты — в лесах непроходимыхШирокоплечий сумрачный народ.О бородатых строгих нелюдимахОпять беседа медленно идет.
Они сюда спасаться приходили,Рубили лес и строили дома,Зимой медведя мелкой дробью били.И стала русским краем Бухтарма.
Как в деревнях возвышенности русской,Здесь тихо жил старинный их уклад,И тень зари легла полоской узкойНа голубой высокий палисад.
Но вновь кипит живая кровь народа,В огне горит неопалимый край, —Седеет склон родного небосвода,Встречает песней странников Алтай.
1927, 1937
28. РАЗЛУКА
