32. «Желтый ветер, должно быть последних времен богдыханов…»
Желтый ветер, должно быть последних времен богдыхановИль ордынских времен. И в пути несмолкающий шум…Ждут несметные полчища низких тоскливых барханов.И спускается солнце на горькую степь Каракум.Караваны в пути. Вот отходит Аральское море,И пугает пустыня вдруг смертью от вражьей руки.Наших звезд уже нет на знакомом, как песня, просторе.Как прибой, впереди вырастают слепые пески.Бесконечны пути, по которым отряды ходили,Солнце жгло поутру, накаляя песок добела,Но сильнее с тех пор мы родную страну полюбили,Потому что она отвоевана кровью была.
1927, 1937
33. О ЛИТЕРАТУРНОМ ГЕРОЕ
Привычка фамильярничать с героем,Быть с ним на «ты», немного свысокаГлядеть на жизнь его, на мелкие заботы,На помыслы, мечтания, свершеньяЕще порой встречается в романах.Как тяжело читать сегодня книги,Не греющие сердца! Их героиПриглажены искусно, наведенНа них известный лоск, — они решают«Вопросы пола», мечутся на фонеБушующей над городом метели,И пафос их уходит на любовь.Уныл писчебумажный мир: герояВ чернильный ад ввергают за грехиИ в картонажный рай его возводят.
Но вижу я, как твердою походкойНад паводком равнинных рек России,Над пламенем горящих ярко домен,Над льдами в Северном полярном мореИдет советский новый человек.
И мой герой — не загрустивший мальчик,Не меланхолик с тростью и плащом,Не продувной гуляка, о которомКругом шальная песенка бежит.
Нет, человек спокойного упорства,Свершающий свой подвиг потому,Что иначе он поступить не может, —Единственный понятный мне герой.Он — у станка в тяжелой индустрии,Он — плуг ведет по всем полям Союза,Он — кочегар, он — летчик, он проходитСквозь жаркие теснины океана,Сквозь облака ведет он самолет.
Строители, умельцы, жизнелюбы,Ваш каждый шаг живет в моем стихе,О вас нельзя поведать по старинке,О вас бездумной песенкой не скажешь,Но, как мечтал один поэт когда-то,Расскажешь в Великанской Книге Дня.
Смотри, смотри, как чист и ясен воздух…Хоть труден путь, но радостен, Земля,Земля в цвету! И ветер с ВолховстрояВ прозрачных электрических цветах…………………………………………Слепая ночь дымится над Европой,Заря взошла над нашею страной,Уже идет герой в литературуСквозь дым и гарь, сквозь корректуры прозы,И пишем мы о нем повествованьеВ заветной Великанской Книге Дня.
1927, 1948
34. БАЯНИСТ
За Нарвской заставой слепой баянистЖивет в переулке безвестном,И вторит ветров пролетающих свистЕго нескончаемым песням.
Его я узнал по широким плечам,Покрытым матросским бушлатом,По доброй улыбке, по тихим речам,А больше по песням крылатым.
Особенно памятна сердцу одна:«В тумане дорога лесная,И старого друга томит тишинаТого беззакатного края.
Там тополь в саду у любимой цветет,Ветвями тяжелыми машет…»Мою он давнишнюю песню поетПро легкое дружество наше.
Ту песню, которую я распевал,Теперь затянули подростки,Она задымилась в губах запевал,Как дым от моей папироски.
И если ее вдруг баян заведет —Мне лучшего счастья не надо,Чем то, что за дымной заставой живетМоя молодая отрада.
1927, 1937
35. КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ
Пути, по которым мы ходим с тобой,Пока барабанный ссыпается бой,
Пока золотые рассветы кипятОт Желтого моря до самых Карпат, —
Они нас выводят, мешая страницы,К последней корчме у литовской границы.
Лиловые тени — пестрее сарпинки —Ложатся теперь на большие столбы,На узел закрученной в гору тропинки,На тонкую шею высокой трубы.
Давно трубачи тут не нянчили зорю,И ветер шумит среди желтой листвы,И снова уходят к прохладному морюПоследние жаркие тучи с Литвы.
Высокие двери обиты кошмою.Мицкевич, ты слышал народный мотив,И долго мазурка вела за корчмою,Под узкие плечи тебя подхватив…
В корчме стеариновый меркнет огарок,Торопится дюжина жбанов и чарок…
И ночь оплывает, как свечка из воска…
А рядом — отряды советского войска, —
Прислушайся: это не ветер, а отзывЛетит через реки, дороги, мосты,Сливая текстильные фабрики ЛодзиСо сталелитейною вьюгой Москвы.
Народы подымутся в общем единстве,Пусть время пройдет — не забудут века:О славе грядущего Феликс ДзержинскийМечтал по ночам в коридорах ЧК.
И вот за корчмой, по тропам незнакомым,Туда, где сейчас разгорается бой,Дзержинский с прославленным польским ревкомомВ осеннюю ночь проскакал за рекой.
И в тихой корчме вспоминают доныне:Шумит за мостом голубая река,Под пулями скачет вперед по долинеВ ненастную даль председатель ЧК.
1927, 1937
36. ВЕСЕННЕЕ УТРО
Весеннее небо, качаясь как плот,Плывет, наши крыши узоря,Но летчик торопится в дальний полет,В просторы полярного моря.
Республика! Даль голуба и светлаДо края, до тихого вира,И ветер качает твои вымпелаНад шаткими волнами мира.
Стоят под ружьем боевые полки,О полночь заседланы кони,Для встречного боя готовы штыкиИ сабли для конной погони.
От низких заливов, от сумрачных гор,От сосен, пригнувшихся утло,Выходит на пепельно-серый просторЗырянское желтое утро.
Но в северорусский дорожный ландшафтДо края, до тихого вира,Врываются отсветы штолен и шахт,Линейная музыка мира.
И снова с далеких сибирских морейВ тяжелые волжские водыЗа юностью, что ли, за песней моейИдут невозвратные годы.
1927
37–38. ИЗ ПОЭМЫ «КАРТОНАЖНАЯ АМЕРИКА»
1. ПРОЛОГ ПОЛЕМИЧЕСКИЙ
Брату-писателю
Изнемогая от пыльных странствий,Ты шлешь по-персидскому пестрый сплавС полустанка первой главы — до станцииКончающих замысел утлых глав.
Строку к строке подгоняя ровненько,Глаза, как две гайки, ввинтивши в даль,Ты думаешь: выйдет нескверная хроникаВ жанре, которым владел Стендаль.
Ее занимательность неоспорима:На каждой странице потеет чарльстон.Любовная встреча в глуши НарымаВ наборе прошла не одним листом.
А в этот абрис искусно вчерченНе только оттенок гусиных век —Раскраска манто тороватых женщинИ даже чулок их лимонный цвет.
Ты повеселел, вытирая пот,Герои идут, мельчась,В искусном романе, сделанном подРоманов старинных вязь.
И даже пейзаж — художественности дляС оттенком таким — сиреневым,В котором раскрашена последняя тля,Как льговское небо Тургеневым.
Но — всё же — врагом ты меня не зови,Над темой моей не смейся —Я тоже пускаю стихи своиВ большое твое семейство.
А если пейзаж не совсем хорошИ скажет читатель: «Полноте», —То ты мне поможешь и всё приберешьВ поэме, как в пыльной комнате.
<1928>
2. ПРОЛОГ РОМАНТИЧЕСКИЙ
Снова старый разгон и романтика.Потянуло жасмином с полей.Это ты грохотала, Атлантика,Целый год за кормой кораблей.
Эти сумерки старого мира,Эти синие отсветы дня —Как глухие шаги конвоира,Что на пытку выводит меня.
Всё мне чудятся дикие казни,Небывалые мысли досель,Мое тело, что скошено навзничь,Заметают снега и метель.
Подымается синяя па́дымь,Невозвратная музыка дня,Ты за первым прошла листопадомВ эту мгу, не узнавши меня.
Но покуда и ветер дощатыйСтал товарищем мне молодым,И скользит по ночам розоватыйНад Атлантикой пепел и дым.
Руку в руку, друзья, о которыхВ эту ночь мои песни прошлиНа перебранных легких просторахЗаповеданной вьюгам земли.
И проходят валы океана,Мои песни поют шкипера —Здесь почти что начало романа,Осторожная проба пера.
Это молодость шутит и кружит,Это ливень бросается с горПеред дулом отверженных ружей,Наведенных на сердце в упор.
<1928>
39. ПОЛЮС
