44. ПАРОХОД
Зеленая пенаКипит под винтом,И мы по заливуНеспешно плывем
Туда, где огниОтдаленного фортаВстают за оградойВоенного порта,
Где реял бушлатамиСиний прибой,Где умер за волюМатрос молодой.
Там ходит по взморьюТеперь пароход,Гудит он, как будто быДруга зовет.
Тому пароходуБольшому давноМатроса погибшегоИмя дано.
1929
45. НАДПИСЬ НА КНИГЕ
Ведь я из первых, кто, свирепостьСтихии взорванной познав,По капле пью заводский эпос,Заветный выговор застав.
И с песнею, с родной заставойСдружились дальние края, —Матлота выморочной славойПроходит молодость моя.
Она беглянкой светло-русойКадриль ведет, оторопев.Иду за ней, иду, чтоб слушатьНеумолкаемый напев!
1929, 1939
46. СТАРАЯ МОСКВА
Переулки с Арбата к Пречистенке.Сонный ястреб ударил крылом.Там бродяги слонялись и странникиИ мусолили карты в три листика,Пахли веником старым предбанники,Ползаставы сносили на слом,И шатала давнишняя мистикаЭти темные сны о былом.
Старый быт, над проулками реющий,Тупики в невозвратную рань.По базарам лабазы с крупчаткою,А в трактирах напев канареечный.Странник песенку выведет шаткуюПро старинную ТьмутараканьНа просторы зари вечереющей,Где подрамники греет герань.
Вот густая, хмельная, морозная,Небывалая та тишина.Ночь пройдет, как упряжка порожняя,Звезды высыплет мельче пшена.
Но в томлении пламени ярогоБелым полымем тучи слепят,Стынет бунта крестьянского зарево,На рассветах усадьбы горят.
Песни тешили чистым наречьем,Горько плакали в снег бубенцы,У дворов постоялых, при звездах,Вербы горбили узкие плечи,А на ярмарках в тихих уездахБудоражили тишь пришлецы,—По лабазному ЗамоскворечьюБородатые встали купцы.
Лодки правят на горестный берег,По делянкам раскат топора.По-особому родину меритМиллионщиков новых пора, —
Да опять тупики, пересадки,Переправы над сонной рекой,А в кривых переулках отряды,Комиссары, скатавшие скатки,Своеволию юности рады,Славя город пылающий свой,Поведут броневые площадкиПо сарматской равнине ночной.
А в снегах разметалась Таганка.На мосту краснофлотский дозор.Коминтерна ночная стоянка —Отплывающий в море линкор.Сосны к западу клонятся утло,Но, для грома и славы восстав,Отшвартуют в бессмертное утроВсе шестнадцать московских застав.
1930, 1939
47. СЛОВО
Был поэт — сквозь широкие годы,Из конца пробиваясь в конец,Он водил черный ветер невзгоды,Оголтелую смуту сердец.
Словно отговор тягостной смуты,Словно наговор странствий и бед,Воспевал он, холодный и лютый,Обжигающий сердце рассвет.
Старой выдумкой — песней цыганской —Он людские сердца волновалИ стихи роковые с опаскойНараспев неизменно читал.
Под гитару, как в таборе темном,Над рекой, где гремят соловьи,Он сложил о скитальце бездомномОпрометчиво песни свои.
Он твердил: «Если сердце обманет,Покоряйся бездумно судьбе,Пусть негаданно время настанет —Всё любовь не вернется к тебе.
Мне с младенчества, словно Егорью,Желтоглазый приснился дракон,Не люблю эту землю с лазорью —Тихой жизни бессмысленный сон.
В небесах позабытого годаБуду славить холодную тьму,Есть души отгоревшей свобода —В грусти жить на земле одному».
Он улыбкой и ложью той страннойЖелторотых подростков губил,Только я не поддался обману —И поэтов других полюбил.
И теперь только вспомню — и сноваЯсный свет отплывающих днейВдруг доносит ко мне из былогоГолоса тех заветных друзей.
С нами тысячи тех, для которыхВремя вызубрит бури азы,Молодой подымается порох —Весь раскат первородной грозы.
Пусть же снова зальются баяны,Все окраины ринутся в пляс,За моря, за моря-океаныХодит запросто слава о нас.
А поэта того позабыли,Перечтешь — и забудется вновь,Потому что мы сердцем любилиТолько тех, кто прославил любовь.
1930,1939
48–51. ИЗ ЦИКЛА «СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА» ПОРТРЕТЫ
1. СЕМЬЯ
Над покоем усадеб,Уходящих в безвестные дали,Подымается небоОттенка суглинка и стали.
У высоких домов,У деревьев старинного паркаВ эту тихую ночьПо-особому душно и жарко.
И стучат до рассветаИзбушки на низеньких ножкахКостяною ногойНа посыпанных желтым дорожках.
Семь цветов, что над радугойПодняты узкой дугою,По проселкам страныОбрываются песней другою.
Даль проходит уже,И сбиваются в полночь копыта,Гомозя и гремяНад укладом старинного быта.
Там семья — как оплот,И семья там опора всей власти,Там приказу отцаПовинуются слезы и страсти.
А семейных романовОтменная тонкая вязь,Всё, что мы прочитали,Смеясь, негодуя, дивясь,—
Обличенье того,Что теперь уж навек позабыто,Осужденье тогоНевозвратно ушедшего быта.
Я запомнил всё то,Что поют мне об единоверце.Снова пепел отцовНа рассвете стучит в мое сердце.
Вновь приходит рассвет —И горят золотые зарницы.Ваши кости зарытыНа девятой версте от столицы.
Не под темною теньюКладбищенской тесной ограды —По морям, по волнам,По размытым краям эстакады.
Встань, другая семья.Вот отцовский резной подоконник.Захолустная ночь.Здесь начало романов и хроник.
Здесь преемственность крови,Преданья и сны стариныВспоминаются в утроВеликой гражданской войны.
1930, 1937
2. ДЕД
Тихие, тихие теплятся клены,Топчут вечерний покой тополя,Дальних оврагов туманятся склоны,В дымную даль убегают поля.
В этой губернии ночи глухие,Сколько плотов на широкой рекеВыпьют медвяные зори России.Тройки гремят в непонятной тоске.
Каторжник беглый, расстрига, картежникВспомнят, полжизни своей промотав,Злую тропу, где растет подорожник,Желтый суглинок у старых застав.
Вечером слышится звон колокольный.Спит за оврагом бревенчатый дом.Плотник усталый с тоскою невольнойТемную думу таит о былом.
В тихом проулке забор деревянныйВыведет прямо на берег речной.Ходит форштадтами ветер медвяный,Самою старой пылит стариной.
Детям тоскливо в старинном покое,Ждут сыновья издалека вестей,Ходят с конями чужими в ночное,Слушают сказки бывалых людей.
Годы пройдут, и отцовского домаБросят они расписное крыльцо,Смертная их поджидает истома,Северный ветер ударит в лицо.
1930
3. ОТЕЦ
