— Я не знаю, как ты воспримешь мои слова, — говорит мама. — Я не жду тебя там, Трикси. Пойми меня правильно, я хочу видеть тебя, хочу быть рядом, но если буду знать, что ты счастлива где-то вдали, то для меня это важнее.
— Я хочу быть там, мам.
— Это твоё решение, я не в праве ему препятствовать.
На заднем плане начинаются разговоры, и я сразу понимаю, что сейчас связь оборвётся. Мне нужно так много сказать, но когда дело доходит до разговора, все мысли вдруг теряются, и на линии повисает неловкое молчание. Каждый раз, когда звонит мама, тоска по ней лишь усугубляется. Каждый раз я хочу спросить, не думала ли она вернуться, оставить службу в прошлом. И каждый проклятый раз у меня не поворачивается язык завести данную тему. Тем более сейчас, когда кто-то появился. Судя по голосу, она счастлива как никогда за всё то время, после гибели папы. Она не может препятствовать моему решению, я же не могу лишать её чего-то нового.
— Я позвоню, как только смогу, — сообщает мама. — Люблю тебя.
— Я люблю тебя… — говорю я, но звонок обрывается.
Я даже не могу попрощаться с ней, о каком разговоре может быть речь? Обрывки фраз и всё только по делу. Сегодня нам позволили невиданную роскошь в виде семи минут. Из-за недосказанности, давит виски, мне нужно хоть что-нибудь ещё. Но это максимум.
Притягиваю соседнюю подушку и, утыкаясь в неё, позволяю пролиться очередным слезам, которыми завершаются наши короткие разговоры. В свои двадцать три я не знаю, что это — просто поговорить с мамой. Не торопясь. Не спеша. Не по делу. Не самое важное. А там, где у нас нет временных рамок, нет нужды скакать с темы на тему, чтобы выложить всё предельно доходчиво. Там, где мы можем помолчать, чтобы снова заговорить. Смешно, ведь я даже не претендую на физический контакт. Просить объятий человека, который может дать их практически раз в год, а если удачно, то два, — глупо. Моя жизнь соткана из отрывков.
Притягательные поцелуи ползут по лопатке к шее, пробуждая каждую клеточку моментально взбодриться и отозваться на ласку. Остаюсь с закрытыми глазами, улыбаясь пробуждению, которое создаёт Мэйсон. Но суровая реальность настигает неожиданно, проясняя туман в голове. Разговор с мамой мгновенно рубит на корню, а горечь появляется в горле. Хочется завыть, но вместе с этим, разрыдаться из-за отчаянья. Я ненавижу своё тело за то, что так легко околдовывается и повинуется Мэйсону. Ненавижу себя за то, что должна сказать и сделать. Ненавижу себя за то, что влюбилась и полюбила. Полностью отдалась сердцем, душой и телом. Каждой клеточкой и частью себя.
Неожиданный словесный понос подступает слишком быстро.
— Я должна уехать.
— Хорошо, — томно соглашается парень, продолжая дурманить касанием губ.
— Я должна уехать к маме.
— Я могу довезти.
— Ты не понимаешь. Я должна улететь.
— Я понял, — шепчет он, а я давлюсь воздухом и словами, застревающими поперёк горла, но проскальзывающим наружу.
— Я должна улететь. Маму переводят.
Как только слова слетают с губ, Мэйсон застывает. Напряжение его тела и настроение чувствуются как никогда ранее. Как будто я вдруг слилась с ним в одного человека и теперь делю одно на двоих. Он больше не оставляет дорожки поцелуев. Кажется, он даже не дышит, либо я перестала что-либо чувствовать, как только это сказала.
Мэйсон больше не нависает надо мной. Он полностью отстранился, а следом поднялся с кровати.
— Должна улететь, — с парализующей хрипотой в голосе, повторяет он.
— Да, — выдыхаю я, медленно поворачиваясь в его сторону.
— Зачем?
— Маму переводят в Миннесоту, я должна подать документы на перевод.
— Почему ты хочешь уехать? Почему ты не можешь остаться в Нью-Йорке?
— Потому что переводят маму, Мэйсон.
— Зачем ты следуешь за ней? Вы даже не видитесь.
— Я… я просто хочу быть рядом с ней.
— А со мной?
— Мэйсон…
— Ты оставляешь меня, чтобы быть с тем, кого даже не видишь. Ты разговариваешь с ней по телефону. Это можно сделать тут. Рядом со мной. Но ты не выбираешь меня, значит, я не так важен для тебя. Я ошибся.
— Ошибся?
— Да. Снова. Я снова выбрал человека, который не выбирает меня.
— Мэйсон…
Сползаю с кровати и делаю несколько шагов. Следом кладу ладони на его грудь и поднимаюсь на носочки, чтобы поцеловать. Но он превратился в статую. Для получения его поцелуя, нужно, чтобы он наклонился, и Мэйсон не делает этого. Он смотрит на меня сверху вниз и делает новый шаг назад, из-за чего мои руки падают и теряют с ним физическую связь.
— Прощай, Трикси.
Парень открывает дверь и выходит из комнаты. Из нашей комнаты. Из нашей спальни. Из своей квартиры. Я уже жду, когда в глаза засыпется краска, полетят щепки, деревяшка разлетится на мелкие кусочки. Но ничего. Он спокойно закрывает дверь. Кто-то другой мог порадоваться, но не я. Мэйсон слишком эмоциональный и вспыльчивый. Его молчание и полное отсутствие эмоций говорит о многом.
Слёзы моментально хлынули из глаз, струясь по щекам.
— Куда ты?
— Не хочу тут находиться.
Это всё, что я слышу от него перед тем, как закроется вторая дверь, разделяя нас по разные стороны баррикад. Не знаю, как, но силой выдираю ноги чуть ли не с корнем от пола и бегу снова.
— Давай поговорим, пожалуйста! — прошу я, распахнув входную дверь. — Вернись, Мэйсон!
Третьи двери, которые разделяют нас — двери лифта.
За эти несколько секунд я успеваю пролить невиданное количество слёз; сорвать голос, пока зову его; почувствовать себя полностью бессильной и мёртвой. Эта раздавленность и пустота внутри преследует меня, растягивая секунды в минуты, минуты в часы, а часы в сутки. Я звоню ему миллион раз, получая лишь глухие гудки и перевод на автоответчик. Пишу миллиард сообщений, но не получаю ни одного в ответ. Я не знаю, кому звонить, чтобы найти его, да и нужно ли это. Я точно уверена: он не поедет к родителям или к Мэди и Ди. Ему проще остаться одному.
Смешно, ведь в эту самую секунду, Мэйсон хочет быть один, а я хочу быть с ним. Наши желания разные. Он не примет моего присутствия и не даст приблизиться к себе на дюйм.
Так проходит три дня.
Все эти три дня я не покидаю квартиру и на секунду, чтобы не упустить его. Я практически не сплю, чтобы услышать, когда он придёт. Питаюсь водой, потому что лишь она с трудом, но лезет в горло. Рядом со мной только телефон, подушка и одеяло, которое я притащила из спальни. Создав кокон, я кажусь сумасшедшей. Эти три дня растягиваются в пять. И все пять дней, от Мэйсона нет ни одной вести, а я превратилась в самое настоящее чучело. На каждый поступающий звонок, я бросаюсь к телефону, но как только вижу имена звонящих, с болью на сердце отклоняю вызов.
Я никогда не чувствовала себя такой мёртвой, как эти пять дней. Никогда не ощущала такую пустоту, и даже боль притупилась, отступив назад. Мой итог: собрать себя воедино и сделать хоть что-нибудь, потому что ждать без толку. Я медленно и верно погибаю без него. Смешная закономерность: стоит совершить ошибку, чтобы понять, какой глупой она была. Самой глупой.
Так я и делаю. Звоню Мэди и узнаю, не был ли он у них, ссылаясь на какую-то глупость, но получаю отрицательный ответ. Мне с трудом удаётся держать голос ровным. Чтобы не вызывать лишних подозрений, я еду в дом его родителей, где дверь открывает его отец, удивляясь моему появлению в одиночестве. Вместе с ним, это делает Эйден, когда проходит мимо и видит меня на пороге. Уже тороплюсь придумать оправдание, и если нужно, объехать все отели, как получаю вопрос:
— Он готовится?
Медленно разворачиваюсь и встречаюсь с пристальным взглядом мистера Картера.
— Готовится… к чему?
— У вас всё в порядке?
Киваю, потому что выдавить словесную ложь не могу.
— Он не говорил тебе?
— Не говорил о чём?
Мистер Картер выгибает бровь. На его лице растерянность и озадаченность, которую я вижу впервые со дня знакомства. Он открывает ящик комода, после чего протягивает мне карточку. Пытаюсь сосредоточиться на буквах, которые расплываются перед глазами, но прочесть получается с трудом. Только спустя несколько минут, поднимаю голову и нахожу всё тот же внимательный взгляд.
