финальный «баян». Каргинский вскакивает,
швыряет свои костяшки так, что они сыплются со стола.
– Ты зачем «голого-то» сунул?! – орёт он на своего партнёра, лысого, невысокого Сергея с
тонким орлиным носом.
– А у тебя самого-то где глаза?! – орёт и Сергей.
На шум с картошиной и складным ножиком в руках выходит из кухни тот самый Митя – мужик с
большими ногами, которого время от времени вспоминают в связи с капустой. Он спокойно
смотрит на кричащих, усмехается и снова уходит. Теперь на Каргинского орут уже все.
– А, играйте сами! – кричит он и выбегает из караулки.
– Вот дурак так дурак, злится, как будто корову проиграл, – усмехнувшись, говорит самый
спокойный игрок, напарник Андрея, большой, грузный мужик, а по возрасту – почти дед. – Ну,
теперь берегись, – говорит он новичку, – сейчас он задаст тебе перца!
– Видишь, за перечницей побежал, – и тут поддакивает Андрей.
Лишь теперь Романа расспрашивают: кто он? откуда? где живёт? почему приехал сюда, где ни
родственников, ни знакомых? Роман отвечает коротко и односложно – зачем им всё знать? Ну,
будут они работать вместе, да и всё. На заводе он тоже был достаточно независим от бригады.
Таким будет и здесь.
Каргинский возвращается минут через десять с книжкой в руке. Квартира его находится в этом
же здании, на втором этаже, недалеко от кабинета Прокопия Андреевича.
Борис Борисыч Каргинский – это, пожалуй, самый замечательный человек пожарной части.
179
Некогда он был её начальником и занимал квартиру, положенную руководителю, да по
неосторожности запил. Его резко понизили до рядового бойца, и, чуть выдержав в низах,
приподняли до начальника караула. Но с шестерыми детьми из квартиры не выселишь, и его
оставили в покое. Эти нервные скачки своей карьеры Каргинский принял спокойно, осознавая, что
нарушать дисциплину не положено никому. Семи лет послевоенной службы и законченного с
отличием военно-пожарного училища для такого убеждения более чем достаточно. Однако же,
быть начальником или подчиненным – в святом пожарном деле Каргинскому не так важно. Его
горячая преданность пожарной части выше таких мелочей. В пожарку сошлись в основном рыбаки,
охотники, ягодники, черемшатники – все, кому нужна свобода. Но сколько тихий, кроткий Митя,
промышляющий черемшой, ягодами и орехами ни подбивал его к себе в напарники, Каргинский
всегда лишь отмахивался. Никакой посторонней добавки к уже отлитой судьбе Каргинскому не
нужно.
Пожарная часть для него логичная, необходимая категория мирового строения, и будь мир
каким-нибудь не горючим и огнеупорным, то судьба Каргинского не реализовалась бы вовсе.
Кстати, именно об этом спросил однажды его молодой журналист, когда о начкаре, как об отважном
пожарном, было решено в качестве поощрения написать в районную газету. Вначале
корреспондент задал ему стандартный вопрос о том, кем бы он стал, если бы не был пожарным,
чем загнал Каргинского в такой глухой тупик, из которого он выбрался лишь через минуту, ответив:
«Всё равно пожарным». Ответ журналиста не устроил и он уточнил: «Ну, вот если бы в мире не
случалось пожаров?» «Дорогой ты мой, – наконец-то поняв суть вопроса, радостно ответил
Каргинский, едва не погладив несмышленого журналёныша по голове, – пожары на Земле были
даже тогда, когда она ещё считалась плоской». Журналист, потрясённый подобной верой в своё
предназначение, даже хотел озаглавить очерк о Каргинском как-нибудь вроде «Пожарный планеты
Земля», но, поразмыслив, назвал его проще и остроумней – «Пламенное призвание». Да, сила
призвания Каргинского такова, что в огнеупорном мире ему, возможно, не потребовалось бы и
рождаться, потому что родился-то он, как утверждают в пожарке, не нагишом и не в рубашке, а в
каске и с топориком в руке. А над мнением, что в голове его качественно изогнуты лишь три
извилины – доминошная, биллиардная и пожарная – уже давно никто не смеётся, как над чем-то
очевидным. Весь мир осмыслен Каргинским с точки зрения пожарного дела. Даже Байкал
привлекает его не красотами, а как надежный резервуар для забора воды в автомобильную
цистерну марки АЦ-4.
На собрании он обычно режет правду-матку, становясь иногда в оппозицию всей части, не
страшась проверяющего начальства любого ранга. Между ним и его призванием нет посредников:
Каргинский напрямик служит главному делу жизни. Время между дежурствами он проводит в
караульном помещении, вдаваясь во все мелочи службы, и даже иногда невольно, по привычке
распоряжаясь. И пожарные, так же по привычке, подчиняются ему, потому что запой, из-за которого
когда-то пострадал начальник, великим грехом здесь не считается. А уж пожары Каргинский,
конечно, не пропускает. Робу свою он постоянно держит в квартире на крайнем от двери крючке.
Однажды в дежурство караула Фёдора Болтова за домино не хватало игрока и кто-то
надоумился вызвать Каргинского звонком тревоги. И вот буквально через какие-то секунды
Каргинский влетает в караульное помещение на крыльях своего брезентового плаща, уже
застёгнутый широким ремнём до последней дырки, в железной каске, надвинутой на лоб и с
топориком на поясе. Выдернутый звонком тревоги из-за стола, он успевает обмундироваться и
примчаться, но не успевает чего-то дожевать. С ходу рявкнув что-то невнятное на доминошников,
беспечно сидящих за столом при сигнале тревоги, Каргинский чуть было не пролетает в гараж
прямо в кабину пожарной машины, но здоровенный Фёдор Болтов успевает его перехватить.
Каргинский под небольшим градусом и, ничего не соображая, рвётся в дело. Его прямо в каске
усаживают за стол. Смешение двух главных, но обычно последовательных стихий – пожарной и
доминошной – кажется ему непостижимым. Нереализованный адреналин щелчками, как батарейку,
подбрасывает его со стула. Ему с трудом втолковывают, что пожара на самом-то деле нет.
Шипучий адреналин Каргинского выходит руганью и начальственным негодованием, и лишь вид
привычного домино позволяет караульному более или менее зафиксировать свой взгляд. Челюсти
его вспоминают о чём-то недожёванном и принимаются дожёвывать, руки сами по себе начинают
кругообразно двигаться над столом и запускаются в костяшки. Но игра, ожившая на радость
дежурного караула, длится только два часа. За Каргинским спускается жена и сообщает, что их
гости, а, главное, брат Каргинского, приехавший из Эстонии впервые за десять лет, никак не
дождутся его возвращения с пожара. Гостями-то она и послана узнать, не потушен ли, наконец,
этот несвоевременный пожар. Видя неожиданно мирную картину отдыхающих бойцов, разозлённая
жена тут же прилюдно сдирает с уже вспотевшего мужа каску с плащом. К удивлению всех,
Каргинский оказывается в праздничном пиджаке и даже при галстуке. Его тут же поздравляют с
приездом брата и благодарят за помощь в тушении, выгораживая перед женой. Хотя жена-то,
впрочем, кипит больше для виду. Если для
