было бить. А если бы захлестнул? Хотя, как
помнится, одна из рекомендаций Махонина по применению «щелчка волшебника» такова:
«Никогда специально не грузись по поводу причин, когда потребуется действие. Эта
необходимость проявится сама. Само придёт и ощущение необходимой силы, ведь главное тут –
не переборщить. И не бойся утратить умение удара: хорошо отточенное, оно не забывается. В
нужное время пружина сама распрямится так, как ей нужно».
Вот пружина и сработала. И хорошо, что в безопасную меру. Удар в лоб сформулирован
Махониным как «щелчок презрения» и предназначен именно для тупых мозгов. Вот потому-то
инстинктивно сработал именно он. Хотя стыдно, конечно. Ударить такого маленького, просто
ничтожного человечка! Позор. Но кто же виноват, что он не большой и сильный и драться не умеет?
Чтобы хоть душу чуть-чуть повеселить. Чтобы снова вкус собственной крови почувствовать. Иногда
этого тоже хочется. Хотя это уже лишнее. Тут уж он отступает от науки Махонина, наставлявшего,
176
что в обыденности удар должен быть лишь один, в крайнем случае – два. До удара – полное
спокойствие, а после – и вовсе полное благодушие. Сразу и резко выплеснулся в щелчке и тут же
успокоено вернулся внутрь. Не зря же другое название этого приёма «мгновенный зверь».
Страшный, яростный зверь. Хотя зверь этот – кот. Тающий Кот. Сделал своё дело и исчез.
Впрочем, и всё дальнейшее идёт сейчас не по махонинской науке. Успокоиться никак не
удаётся. Главное же, что полученные деньги и деньгами-то не назовёшь. Ну что за гнусная жизнь?!
Почему всё через пень колоду? В чью тупую морду надо ещё въехать кулаком, чтобы эта жизнь
хоть как-то изменилась? Почему она словно отворачивается от него? Что он делает не так? Ведь
он же искренен перед ней. Не смог жить с Голубикой – не стал и ловчить, приспосабливаться, не
стал мучить её, а просто ушёл. Устраиваясь на новом месте, упирается, как может, веря, что его
правота в силе и напоре. Так почему же не выходит ничего? Почему жизнь не помогает, а ставит
перед ним бесконечные препоны? Почему он идёт по ней, будто против шерсти?
Стараясь успокоиться, Роман делает глубокие вдохи с задержкой на выдохе – и это умение
тоже вспоминается само собой. Смешно, но завхоза он, оказывается, двинул кулаком с рублями.
Теперь, разжав пальцы, Роман распрямляет старенькие изработанные бумажки. И что на них
купишь?! А как можно напиться на них? Напиться и подтвердить о себе представление этого
унылого коня, как об алкаше? А ведь он мечтал ещё и подарок какой-нибудь Юрке купить…
Мысль об этом останавливает посреди улицы. Роман раздумывает и поворачивает к почте. Там
он заполняет бланк и отправляет все деньги на свой прежний, такой знакомый адрес, по которому
живут его дети с Ирэн. Всё! Она уложила его на лопатки. Он проиграл. А проиграл, так умей
признать поражение. Теперь его ситуация с бывшей женой определена навсегда. И пусть Голубика
не держит на него обиды. И у него нет к ней ничего недоброго. Она поступает так, как и должна
поступать. А с поездкой за Юркой наверняка поиздержалась.
И куда же теперь? Наверное, в больницу.
Случайно, без всякого вызова увидев его со второго этажа, обрадованная, пропахшая новым
зарядом лекарств, Смугляна спускается вниз и ласково приникает к груди. Роман стоит, не
двигаясь. В последнее время он вообще относится к ней как к чему-то хрупкому. Даже её
стройность, восхищавшая ранее, воспринимается как примета ненадёжности и болезненности. Уже
само такое восприятие Смугляны ослабляет всякое влечение к ней.
– Меня продержат ещё неделю, – сообщает она. – Но сегодня на вечер отпускают домой, чтобы
я смогла сходить в баню, ну и всё такое, – тут же счастливо и с намёком добавляет она. – Ой,
сегодня я снова вернусь в наш домик.
– Не называй его домиком, – поморщившись, просит Роман.
– Хорошо. Я сготовлю что-нибудь вкусненькое. Ты рад?
– Конечно…
И что же, интересно, она приготовит? Сегодня у них снова нет киселя…
У Смугляны от его равнодушия уже блестят слёзы на глазах. Роман делает вид, что не замечает
их. «Как это странно, – думает он, – почему я всегда верил, что буду счастлив? Почему? Кто вбил
эту мысль в мою дурную башку?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В люди
Пожарная часть – это двухэтажное белёное здание с четырехугольной башней, торчащей в небо
ещё на два этажа, с большими гаражными воротами, обваренными основательным уголком. Во
дворе – рассохшаяся тренировочная вышка с квадратами полых окон. Около этого
монументального сооружения Роман даже придерживает шаг. Видел однажды по телевизору, как
ловко, с помощью лёгонькой перекидной лесенки, пожарные взлетают на такие вышки, а вот
сможет ли он? Конечно, армия пока ещё не забыта, но как не хочется осваивать что-то ещё при его
и без того бесконечном физическом напряжении. И все же, лучшего варианта с работой нет.
Заработок тут, по слухам, невелик, зато после каждого дежурства два дня свободного времени.
Можно и дома пахать.
Как вот только встретят его здесь? С одной стороны, смущает эта вышка, судя по которой в
пожарке работают какие-то орлы, а с другой стороны, помнится отзыв соседа Захарова о том,
будто тут скопище сплошных алиментщиков. Конечно, он и сам алиментщик, но работать в
коллективе типов, которые постоянно трёплются о женщинах, было бы не очень приятно. Хотя, что
ему это? Никаких друзей-товарищей он здесь заводить не собирается – не до того. Ему нужна
лишь работа, а всё остальное – побоку.
Открыв дверь, Роман попадает сначала в комнату с биллиардным столом и с пучком в кисти
измочаленных киёв в углу, потом – в другое помещение с телефоном, где четверо мужиков в синих
галифе и в тужурках с блестящими пуговицами режутся в домино. То, что это неспешные
177
профессионалы, а не какие-то обеденные заводские любители, видно сразу. Однако и эти
доминошные профи лупят по столешнице так, словно хотят выбить дух из несчастного стола.
Приблизившись к ним, Роман минуты две стоит рядом, потому что мужики, кажется, даже не
чувствуя в помещении чужого, смотрят лишь в костяшки: и на столе, и в своих ладонях. Но
находиться здесь легко – тёмных здесь нет. Даже комната этой пожарной части, кажется,
подсвечена жёлтым.
– Здравствуйте, – говорит, наконец, Роман, стараясь попасть в менее азартную паузу.
– Здорово, здорово, если не врёшь, – не поднимая глаз, бормочет самый молодой: краснолицый
с вислым носом (вот разве в нём есть что-то темноватое…).
– А начальника где найти?
– Прокопий Андреевич! Тут к тебе пожаловали, –
