class="p">Чаще всего бестолковый завхоз и сам не знал, что где у него лежит. В общем, ситуация тут была
почти как в сказке о пушкинском попе и о его работнике Балде – работник выполнял всё, что
изволит пожелать завхоз.
Одним утром по пути на работу Роман встретил у магазина помятого, грязного и с утра уже
пьяного старика.
– Вы, случаем, не печник? – спросил Роман.
– Был печник, да весь вышел, – сипло ответил тот.
– А меня вы можете поучить?
– Че-ево?
– Подрядились бы к кому-нибудь… Вам работать не надо. Вы бы только пальцем показывали.
Остальное – я. А заработок пополам… Ну, хотите, мне только третью часть…
– Да ты что! – отчего-то даже возмутился старик. – Видишь, я какой! У меня и силы-то не
осталось. Ноги и те не держат.
Роман сочувствующе кивнул головой и пошёл к воротам ОРСа.
– Слышь-ка! – окликнул его старик, – совсем забыл спросить…
– Ну? – оглянувшись, с надеждой спросил Роман.
– Ты это, слышь-ка, дай мне двадцать копеек…
Пришлось отсчитать четыре пятака печнику, возле печек которого греется половина посёлка.
…Никаких особенных успехов за эти две недели Роман, конечно, не добился. Просто всё это
время зло и настойчиво вкалывал в ОРСе, а потом дома чистил огород, рассаживал клубнику на
отвоёванных у дёрна участках, наблюдая, как та принимается, расправляя листочки. В эти дни как
раз пришёл их долгожданный контейнер. Роман нанял грузовик, прямо на станции перегрузил в
него вещи и привёз домой. Теперь хотя бы есть, на чём сидеть. Книги лежат в углу, нужно делать
полки, но хороших досок пока нет.
Каждый вечер Роман отправлялся на продуктовый промысел, заходил к ближним и дальним
соседям, просил продать то ведро картошки, то банку молока, то яйца. Топил печку, наскоро
готовил что-нибудь на плите и нёс жене, для поправки которой требовалась полноценная пища. Её
больничное «государственное» питание в принципе-то и едой назвать было нельзя.
Втянувшись в постоянное действие, Роман как никогда был готов для работы, которая есть
всегда, когда не спишь. И внутренне он настроился на то, чтобы бесконечно ждать и работать.
Только его ожидание не могло быть спокойным, оно приводило в дрожь, оно разъедало, как
кислота. Не станет Голубика ждать, пока он решит все свои проблемы, а, напротив, попытается его
опередить. Скорее всего, её тоже держали какие-то дела. Не та это женщина, чтобы вот так просто
отказалась от ребёнка. Просто развал их совместной жизни создал проблемы для того и другого, и
теперь всё зависит от того, кто справится с ними быстрее, кто в поединке проблем окажется
сноровистей. Ситуация, словно зависнув на месте, покуда не менялась, и Роману казалось, что
сдерживает эту ситуацию лишь одно его постоянное напряжение. Ослабь напор – и всё сорвётся.
А ещё, чего уж никак нельзя было ожидать, у него в эти недели возникла какая-то странная
апатия ко всему. Постоянная тишина давила и угнетала. За всё время жизни в Выберино он не
видел ни одной газеты, кроме той, что служит занавеской в спальне, ни разу не слышал радио –
даже часы, имеющие привычку отставать, не проверишь. После, когда в контейнере пришли книги,
174
стало вроде бы полегче, но книги всё равно не давали сиюминутной непосредственной
привязанности ко всему остальному миру.
Когда они жили по квартирам, то какая-нибудь иголка или ковш для воды находились у хозяек,
здесь же спрашивать не у кого. Что ж тут оставалось и остаётся лишь одно: обходиться без всех
необходимых мелочей и работать для того, чтобы они появились. Ну да ничего. В конце концов,
чисто физически и на службе было не легче. А ведь на заставе он считался самым неунывающим.
Как-то после длинного учебного марш-броска, когда ребята лежали на песке, хватая ртами
раскалённый воздух, Роман, вдруг увидев всё это будто со стороны, вдруг расхохотался над
картиной беззвучно квакающих, как ему увиделось, сослуживцев, в зелёном лягушачьем
камуфляже. Всеобщая усталость и уныние показались ему смешными, и он взялся что-то
насвистывать. У него и самого сердце при каждом ударе будто перепрыгивало через какой-то
желвак, но этим настроением он сразу словно поднялся над усталостью. Вначале это вышло
ненароком, но с того случая он сделал для себя законом первым подниматься и действовать, когда
туго всем. Тогда-то он и был признан человеком, способным действовать именно в самые
критические моменты. И, пожалуй, в холодноватом прозвище «Справедливый» отразилось как-то и
это свойство его характера. А если так, то кто же должен выдержать всё эти трудности, если не он?
Роман и теперь насвистывает по вечерам, когда, уже обессиленный, сидит перед печкой и
стругает коряжки, принесённые с берега. Это занятие, требующее мысли и фантазии, хоть как-то
спасает от уныния. Ведь не всегда же будет у них так.
Все небольшие сбережения Романа потрачены на прокорм себя и Смугляны, на оплату
машины, доставившей вещи со станции. Ну и ладно. Уже сегодня на деньги, заработанные в ОРСе,
он купит билет на утренний поезд и съездит, наконец, за Юркой. Конечно, с сынишкой тут будет
нелегко, зато на душе станет спокойно. Все их трудности и проблемы обретут смысл.
Только бы Старейкин закрыл наряды с вечера, как обещал. Нина, правда, ещё в больнице, но
уже на стабильной поправке, а тянуть с поездкой некуда. Три-четыре дня жена продержится и без
него. О всей же двухнедельной задержке лучше не думать. Подумаешь, да не так, и всё сорвётся.
Лучше уж сразу переключаться на одну, по сути, конечно, голую надежду – всё будет хорошо, всё
будет хорошо…
Роман, наконец, поднимается, пьёт чай с хлебом и маргарином, который хранит в ведре с
холодной водой. (Масла в магазине не бывает, но маргарин, иногда выбрасывают). Выходит во
двор. А без дела уже непривычно. Какой может быть отдых при таком обилии работы? Он берёт
рукавицы, лопату и отправляется в огород разрабатывать дернистый участок. Деньги получит и
после обеда: никуда они теперь не денутся. Конечно, сегодняшние мысли куда веселее. Спешить,
гнать себя не хочется, и он работает с тем же удовольствием, с каким поднялся с постели. Даже
погода сегодня как на заказ. Впервые за много дней Роман видит совершенно чистое небо,
чувствуя, что его сегодняшний пот не столько от работы, сколько от тепла. Конечно, это далеко не
сухой забайкальский зной, но, тем не менее, это всё-таки солнце. Это, в конце концов, лето! Пора
бы и вспомнить об этом. Роман сбрасывает рубашку, подставляя солнцу свой худой, мускулистый
торс, потягивается и даже
