зевает, тут же рассмеявшись над собой: ничего себе, работничек! Но
почему-то ненапряжённая работа вызывает смутную тревогу. Тревога всегда выжималась темпом и
напряжением, а теперь, расслабившись, он позволяет ей разрастаться.
А ведь сегодня нужно сделать всё необходимое на случай, если Нину выпишут без него: надо
принести в дом воды, наносить дров за печку. Пусть жена протопит, просушит дом. Это необходимо
и ей, и маленькому Юрке. Купить хотя бы минимум продуктов; обязательно запастись картошкой,
ведь Смугляна даже не знает, у кого её здесь дешевле всего купить. Но все мысли сегодня убегают
вперёд, в поезд, в Пылёвку к родителям, которых так давно не видел (наверное, теперь они уже не
сердятся на него), к Юрке, которого он снова возьмёт на руки и задохнётся от его молочного
запаха.
Перед обедом, уже снова оголодав, Роман собирается идти в дом, как слышит, что в доме
хлопнула дверь. Неужели Нину выписали? Бросив лопату, он, огибая сарай, торопливо идёт в дом.
Как была бы кстати её выписка. Но на крыльцо из дома выходит девушка с почтовой дерматиновой
сумкой через плечо.
– Извините, – смущённо говорит она, – я не знала, что там никого. Роман Мерцалов – это вы?
Роман почти испуганно кивает, признавая в почтальонше скорее всего студентку, которая летом
помогает матери. У неё строгое ответственное лицо и длинные пушистые ресницы.
– Значит, всё верно, – заключает она. – Я зашла спросить на всякий случай, а то ведь здесь
никто не жил. Вам письмо. Вот. До свидания.
На конверте почерк матери. Сердце падает вниз. Просто так мама письма не пишет. Конверт не
столько вскрывается, сколько рвётся как попало. Письмо короткое, известие потрясающее:
несколько дней назад Ирэн забрала сына. Родители пытались не отдавать, но из этого, конечно же,
ничего не вышло. «Как не отдашь? Она же мать, – пишет Маруся. – Конечно, что же его теперь-то
не забрать? – с обидой добавляет она дальше. – Теперь-то он уже большой, вытащили его из
пелёнок…»
175
Уткнувшись лбом в стойку перилл, Роман долго сидит на крыльце, расфокусированно глядя
куда-то в угол ограды, теперь уже очищенный от буйствующих сорняков. Раньше надо было ехать,
раньше, раньше… Занимать деньги у Захарова и ехать. Надо было отбросить эту глупую, нелепую
гордыню: он, видите ли, не берёт денег в долг. Сколько он оттягивал с поездкой! Судьба давала
ему одну фору за другой, а он продолжал испытывать её. Вот и дотянул.
С Байкала прилетает вскрик буксира, терпко распыляющийся по пространству. Роман,
очнувшись, встряхивает головой. Очевидно, буксир тащит с далёкого севера области очередную
«сигару». Жизнь идёт по своим, не газетным законам, а Роман так и остаётся в ней маленьким и
ничтожным. Жизнь просто не считается с ним таким. Сегодня у него будут деньги. Может быть,
взять да напиться? Давно уже он не делал этого. Поднявшись с крыльца, Роман расхаживает по
ограде, потом останавливается на краю огорода. К чему ему теперь всё это хозяйство? Зачем этот
дом, этот огород? Чего он забыл в этом посёлке? Уехать бы куда… Да только куда уедешь? Он и
сюда приехал, убегая от проблем…
Кстати, что за мысль мелькнула о деньгах? Ах да, надо же идти в кассу ОРСа. Роман выходит
за ворота. Уже на подходе к мосту вспоминает, что не замкнул дом на замок, и лишь машет рукой:
а, да чего там замыкать, чего у них воровать…
В кассе ему выдают пятьдесят пять рублей, причем всю сумму именно рублями: маленькими
изношенными бумажками, одна из них совсем ветхая, как тряпичка. Растерянно стоя у окошечка
кассы и пересчитывая эти жёлтенькие рублики, Роман никак не возьмёт в толк, почему их так
мало? Может быть, не всё забрал из окошечка? Но там больше нет ничего. За эти две недели он
столько всего переворочал, что рассчитывал получить по меньшей мере в два раза больше.
Первое его движение – отыскать Старейкина и набить его размытую лошадиную морду. В другой
раз он и впрямь кинулся бы на поиски завхоза, но сегодня даже само его раздражение пресное и
вялое. Роман вздыхает, стараясь смириться с очередной неприятностью, выходит из конторы, и,
ещё не успев убрать деньги в карман, сталкивается с завхозом. Опа-па! Сам попался! И Роман
взрывается вдруг с такой силой, словно перед ним сейчас причина всех его жизненных неурядиц.
– Слушай-ка, – с шипящей злостью произносит он, – ты почему так мало мне начислил?
– Почему мало? – защитно прикрикивает Старейкин, вместе с тем трусливо отстраняясь от
работника. – Я закрывал наряды по госрасценкам! А ни как-то там!
– Но ты же видел, как я вкалывал! Я что же, зарабатывал по четыре рубля в день?!
– А что, каждый день по бутылке – мало, да? – возмущённо и как-то на показ неизвестно кому,
кричит тот. – Куда тебе больше-то?!
– По бутылке?!
Так вот оно что! У них разные системы исчисления. У одного за этими рубликами стоят молоко и
картошка для жены, лежащей в больнице, билет на поезд, чтобы забрать сына, а для другого –
бутылки. Оказывается, соглашаясь на любую грязную работу, он зарекомендовал себя алкашом,
бичом, бродягой… Роману хочется даже взглянуть на себя со стороны: что же, он и впрямь похож
на алкаша? А завхоз – это кто? Дворянин? Белая кость? И больше Роман уже не соображает, что
делает. Рычаг руки распрямляется сам собой. Много работая в последнее время, Роман не знает
точную силу своего резкого, невидимого удара в лоб, отработанного на заставе, но, видимо, она и
теперь не меньше, потому что Старейкин как стоит, так и оказывается вырубленным. Злость
обманутого работника такова, что его даже не пугает падение завхоза почти прямым столбиком,
затылком на притоптанную землю. Ему даже жаль, что всё закончилось одним тычком: запаса
адреналина хватило бы на то, чтобы метелить его и метелить… С той же злостью, немного постояв
перед Старейкиным и заметив, что тот шевельнулся, Роман плюёт на него и идёт по улице.
Свидетелей нет – всё происходит слишком быстро. Отойдя метров пятьдесят, он всё же с
некоторым страхом оглядывается. Нет, слава Богу, кажется, пронесло. Старейкин уже сидит на
лавочке около конторы и, как конь, трясёт своей очумелой головой. Вот и финал этой сказки –
получил-таки поп свой заслуженный щелчок. Понятно, отчего он так пуглив. Видно, с ним такое не
впервой. Пугливый, но пакостливый. Да ещё и дурак – знает, что в такие моменты лучше не
попадаться, а попадается.
Руки Романа дрожат от возбуждения. Не надо
