сорту, скидки…
— Дурачком прикидываешься, Андонис?
— Рынок — это не цыганский базар; чтобы провернуть выгодную сделку, необходимо знать, какие там условия. Импорт — это теперь целая наука.
— Товар не ждет. Мне нужен агент, который передал бы его из рук в руки. К чему мне экономист?
— Но я не просто торговый агент, — сказал Андонис. — Я разбираюсь в экономике, слежу… У меня масса идей… Тебе нужен именно такой человек.
— Понял, — сухо отрезал Тодорос. — Ты слишком порядочный… Ведь речь идет о контрабанде…
Для Андониса этот уничтожающий довод прозвучал как брань. Гул, царящий в кофейне, стоял у него в ушах. Говорят, все говорят, ведут деловые переговоры.
— Нет, нет, Тодорос, клянусь тебе! Я колеблюсь только из холодного расчета, поверь мне. Каждый делает то, что ему выгодно… Я хочу иметь кредит на рынке, кредит доверия… Вот и ты предлагаешь мне работу, потому что знаешь, даже если мне будет грозить виселица…
— Значит, ты отказываешься… Скажи прямо и покончим с этим… Коммерции нужны ловкачи, а не герои…
Шум в кофейне нарастал. Андониса так и подмывало отплатить Тодоросу оскорблением, назвать его предателем, продажной шкурой, коллаборационистом, сотрудничавшим со всеми подряд оккупантами. Но он прикусил язык: ведь Тодорос коммерсант в широком смысле этого слова. Пусть покуражится немного, сейчас не время терять хорошего клиента. Андонис смотрел на посетителей, на потемневшие картины, на засиженные мухами люстры, на часы с неумолимо бегущими стрелками, на стаканы, мелькавшие в руках официантов, на тяжелые мешки под глазами Тодороса, на его распухшие и словно неживые пальцы, застывшие на мраморном столике.
— Нечто в этом роде твердил мне старик судья, который только что ушел отсюда. Мне, мол, надо спросить свою совесть.
— Насчет коммерческих дел? — с любопытством спросил Андонис.
— Нет, насчет другого. Он уверен, что моя совесть…
— Но я не требовал от тебя ничего подобного, — оправдывался Андонис. — Я сказал только, что тебе нужен человек с идеями и знаниями, чтобы изучать, чтобы следить за направлением в экономике… И больше ничего…
— Берешься за работу? Говори!
— Мне невыгодно…
— Почему тебя, Андонис, выгнали со службы?
— Какое это имеет значение? Если бы я захотел, то легко мог бы остаться, очень легко… Меня уволили не за растрату, не за бездарность…
— А ты, как старик судья, спрашивал свою совесть…
— Предположим… Но это мое личное дело… Подумать только, всю жизнь оставаться бухгалтером! А теперь, — вызывающе продолжал Андонис, — я торговый агент и этим зарабатываю на хлеб!
— Ну и что из того? Да, ты торговый агент, ходишь по лавкам, магазинам, а у тебя опротестованные векселя… Когда тебя упрячут в тюрьму…
Гул в кофейне тотчас замер, картины слились с грязными стенами, лишь вода сверкала в стаканах и все кругом молча жестикулировали, автоматически открывая и закрывая рот. Кто-то мимоходом толкнул Андониса в плечо, он чуть не свалился со стула. «Если хорошенько подумать, — рассуждал про себя Андонис, — мои сомнения совсем не морального свойства. Раз у меня столько долгов и опротестованных векселей, было бы величайшей глупостью ввязываться еще в дело с контрабандой. Впрочем, хоть я иду ко дну, я не доставлю удовольствия тому, кто считает, что унизил меня, назвав торговым агентом». Он сунул руку в карман за носовым платком и нащупал деньги, которые он получил от импортера.
— Ну, ты посоветовался со своей совестью? — спросил насмешливо Тодорос.
— Мне невыгодно, — опять уклончиво ответил Андонис. — Я знаю, что товар остается тем же, независимо от того, оплачен он в таможне или нет.
— Что же тогда?
— Я замыслил одно хорошее дельце… Несколько богачей…
И Андонис принялся объяснять Тодоросу, как выгодно намеревается он поместить чужой капитал, но Тодорос больше его не слушал. Глаза толстяка были прикованы к двери, но казалось, что он наблюдал за чем-то вдалеке. Потом, словно ему стало тесно в кофейне, он поднялся и отшвырнул ногой стул.
— Подумай. Завтра я опять буду здесь, — сказал он, уходя.
Андонис остался один. Кругом него стоял невообразимый шум. Дело с контрабандой — возможность выпутаться из долгов. Когда он понял, что, сидя в кофейне, совершенно бессмысленно потерял уйму времени, он выпил залпом стакан воды и тотчас оказался на улице. Как ты ни измотан, но рассиживаться — это непростительная роскошь. Тут нет никаких сомнений. Дело уплыло из рук, все прочее — второстепенно. И Андонис ускорил шаг, чтобы успеть еще в несколько мест.
3
Тысячи ног проходят по улице, но у него особая походка, не такая, как у других. Приставив козырьком руку ко лбу, Измини, словно хищная птица, впивается взглядом в каждого прохожего, — а вдруг она заметит в ком-нибудь знакомую черточку. Она греется в лучах зимнего солнца, и ее черные волосы отливают синевой. Это бойкая улица, она начинается где-то далеко, на краю света. Все здесь спешат куда-то, их поглощают переулки, двери домов, магазины.
Алики, красивая девушка, что живет по соседству с Измини, возвращается с работы. Она мимоходом перекидывается шуткой с табачником, улыбается молодым людям, сидящим в кофейне, здоровается с соседкой.
— Кого ждешь? — спрашивает она Измини и, мурлыча какой-то веселенький мотивчик, входит в ворота.
— Никого, — бросает ей вслед Измини.
В очереди на автобус стоят спокойные, отдохнувшие и аккуратно одетые люди. Для них каждый час имеет свой четкий ритм. «Только нам никак не удается его уловить, будто все еще продолжается война», — думает Измини. Она понимает, что бессмысленно ждать, стоя здесь, у ворот, но не двигается с места. Надежда прекрасна, хоть и знаешь, что она никогда не сбудется. Но все равно ей надо наблюдать за тем, что происходит вокруг, нет ли чего-нибудь подозрительного. В этом шумном городе с тысячами дверей, бесчисленными окнами, немыми фасадами домов и потоком прохожих где-то должен находиться Ангелос, окруженный стеной молчания и придавленный неумолимой угрозой, которая неотделима от него. Если бы с ним что-нибудь случилось, она бы узнала. Дурная весть летит, как птица, и находит тебя. Ангелос жив, но ей ничего не известно о нем.
В полдень, как только Измини вернулась с работы, она поднялась на второй этаж спросить, не пришел ли господин Харилаос. На ее вопрос Лукия холодно ответила, что отца нет дома. И вообще им надо в конце концов понять, что ее не интересуют тайны и пусть они оставят ее в покое… Ну как разговаривать с Лукией?.. Но Лукия тут же словно забыла об утренней размолвке. С ними спорить, все равно что воду в ступе толочь! Она предложила Измини сесть и спросила, не устает ли та в конторе.
