Так ведь не бывает. Не в твоей жизни. Твоя жизнь предсказуема, люди в ней предсказуемы, предсказуемы ваши взаимоотношения. Через тебя прошли десятки и десятки девушек, и ни одна из них, включая Аню, не смогла поднять внутри и толики этих эмоций. Кого ни возьми, сердце отвечало безразличием. С чуткой Аней оказалось комфортнее. У вас нашлись общие интересы, и продержался ты дольше, но все-таки слился, чуть понял, что ей требуется нечто большее, чем ты можешь дать. Ты рвал тогда, понимая, что лучше не заигрываться, лучше не питать чужих ожиданий, не дарить ложную надежду на что бы то ни было. А сейчас что? Сейчас ты на стенку полезешь. Ошалел, одурел, обалдел, очумел. Обмер, оробел. Обескуражен!
А там, за стенкой, та, что тебя на неё играючи загнала.
Мрак!
У кого спросить, что это такое? Пусть скажут тебе, что ты попросту с катушек слетел, что это – ненормально. Пусть скажут, что это она и есть, что ты здоров, что с тобой всё в полном порядке. Пусть поставят чёртов диагноз, вынесут наконец приговор. Почему рядом нет матери, отца? С кем поговорить? С кем о таком вообще можно говорить? С Аней? Нет. Нет. С Андреем? Нет. С Баб Нюрой? С Алисой? Нет же! Иди погугли еще.
Ты в дурдоме.
Определенно. Это же Ульяна, ты больше двадцати лет её знаешь. Она же тебе вроде сестры младшей, хоть ты однажды и согласился, что кончились те времена, смирился с фактами и со сменой восприятия. Без толку всё: воззвания головы разбиваются о безмолвие. Кто-то будто над тобой потешается. Пытаешься сравнить эмоции от неё и остальных… девушек. И как ни ищешь, не видишь ни одной параллели. Параллелей нет, но те чувства, что тебе, по крайней мере, знакомы, игнорировать невозможно. Закрывая глаза, сдаешься: разрешаешь себе нарисовать её на собственной кухне в своей рубашке. Тот взгляд…
…Взрыв, взлёт. Потеря контакта с реальностью, затяжной прыжок в бездну мироздания. Твоему разуму это желание непостижимо. Оно – другое. Не такое, каким ты его знаешь. Оно выходит далеко за пределы стремления сбросить напряжение, дать собой попользоваться, попользоваться самому и распрощаться навсегда. Ты по-прежнему хочешь отдавать. Не брать, а дарить целый мир. Укрывать собой, прятать от чужих жадных глаз. Сейчас тебе кажется, что ей ты смог бы рассказать о себе всё. Кажется, она одна сможет принять тебя таким.
Ты хочешь видеть её на своей кухне в своей рубашке. Хочешь видеть тот взгляд.
Её.
Ты, видимо, все-таки конченый.
Нет в тебе никакой уверенности, что месиво в душе – явление здоровое. Это – Ульяна. В твоей жизни она была всегда. Вообще всегда… Куда правдоподобнее звучит совсем другой диагноз: одиночество тихой сапой довело тебя до белой горячки.
...
Розоватый солнечный свет, струясь через жалюзи, заливает пространство, рисует на полу кухни размытые полоски, обволакивает нечёткие предметы и падает на изящную фигуру. Полы свободной рубашки достают хорошо если до середины бедра. Босоногая девушка озадаченно склонилась над кофеваркой в размышлениях, на какую кнопку ткнуть своим аккуратным пальчиком, чтобы машина заработала. Шелковистые тёмные волосы скрывают лицо, занавесив её от мира, бледные точёные коленки смотрятся очень живописно, резко выделяясь на фоне яркой плитки. Невероятно эффектно под обрисовывающей изгибы тела хлопковой тканью смотрится попа, точнее, легкий на неё намек. А груди за плотной занавеской волос не видно, но ты точно знаешь, что воротник расстёгнут на три пуговицы, что тебя ждут разлёт ключиц и аккуратная ложбинка. Ты стоишь в дверном проеме с ясным пониманием, что эти изумительные коленки теперь твои. И круглая попа – твоя. И длинные волосы. Ты стоишь, смотришь и знаешь, что вся она от макушки до пят – твоя…
Нравится знать.
Она тебя манит.
В твоей норе волка-одиночки человек: озадаченно завис над кофеваркой. И не хочется выгнать её за дверь, наоборот… Хочется тихо подойти сзади, обнять, прижать к себе – так, чтобы и она всё почувствовала. Пальцами осторожно собрать волосы и открыть доступ к шее, протянуть через плечо руку и нажать нужную кнопку, коснуться губами нежной теплой кожи под мочкой уха, прошептать какую-нибудь глупость, пустить ладонь под рубашку. Посмотреть на реакцию. Убедиться… Развернуть к себе и убедиться еще раз. Как будто ночи не хватило. Ночь выдалась бессонной – откуда-то и это ты знаешь.
Она выглядит видением на этой кухне. Видением… Поднимаешь свою кисть и внимательно рассматриваешь… С силой впиваешься зубами в губу. Делаешь несколько шагов в её сторону, однако расстояние будто бы не сокращается, наоборот – увеличивается. Делаешь ещё один и оказываешься в сантиметрах, но на твоё присутствие она не реагирует. Тебя словно нет здесь, на этой кухне. Имя звучит в голове, рвется с языка, но губы сомкнуты, склеены, сшиты, и голос так и не нарушает тишину утра. Ты нем, вымолвить единственное слово тебе мешает Нечто.
…Что-то неуловимо, неосязаемо меняется.
К тебе разворачиваются всем торсом, взгляд бездонных чёрных глаз–омутов пробирает до костей, в кривую усмешку складываются тонкие губы, насмешливо взлетает изогнутая бровь.
Влада…
Помнишь её семилетней цыганкой, её больше нет здесь, она теперь где-то там, вне пространства и времени, но ты уверен: перед тобой Влада.
— Вижу, ты меня не забыл… — вкрадчивый шелест гремит набатом, невесомые руки оплетают шею цепями, силы покидают. Ты знаешь, что будет дальше.
Ты должен себя проверить. И проверишь.
Тела сплетаются, спазмы душат, проникаешь грубо, жестко, насухо. И не чувствуешь абсолютно ничего. Ни боли, ни жажды, ни возбуждения, ни злости, ни отчаяния, ни отвращения, ни даже брезгливости – ни-че-го. Целовать её – пытка, которой сам себя осознанно подвергаешь. Мёрзлые губы терзают, высасывают жизнь, кожу обдаёт холодным дыханием, Влада не отпускает, вцепилась пальцами в волосы, в плечи, кисти, в бедра. Кругом руки, пальцы, волосы, она как злая инкарнация тясячерукой Гуаньинь{?}[Гуаньинь – персонаж китайской, вьетнамской, корейской и японской мифологии, бодхисаттва или божество, выступающее преимущественно в женском обличье, спасающее людей от всевозможных бедствий; подательница детей]: не милосердна, не спасает от мук и бедствий, а несет с собой беду. Она – порождение ада.
А внутри она ледяная.
...
Зачем ты выгнал Коржа?
Сон впечатался в память намертво, захочешь забыть – не сможешь. Отчетливо помнишь – как наяву ощущалось, – как внутренний подъём и заполняющее, хлещущее через края чувство счастья сменялись неизбывным ужасом и смирением. Точно знаешь, их там было трое: твоё Добро и твоё Зло, Жизнь и Смерть. И твой Страх – неизменный спутник каждого ночного кошмара.
Желание проверить, насколько жирный на тебе поставлен крест, насколько в действительности всё плохо, преследует с момента, как в мелкой испарине ты подскочил с подушки и в отчаянии прислушался к привычной тишине утра. Нет, никто не варил кофе на кухне, не шлёпал босыми ногами по ламинату, никто не нагрел одеяло и простынь – холодная ткань холодна всю ночь.
В этой квартире по-прежнему абсолютно пусто, и даже Коржа тут нет, никто не затарахтит успокаивающе у груди. Тут только ты, ты один. И Влада… Желание проверить себя навязчиво, оно долбит нутро перфоратором, проникая всё глубже и глубже. Кажется, в тебе больше никогда не возникнет никаких потребностей, кажется, ты и впрямь перестанешь чувствовать хоть что-то, никого не пустишь в свою нору и кровать. Зачем? Станешь роботом. Кажется, ты и сам никогда и никому больше не будешь нужен. Несвободно единственное сердце из миллиардов, бьющихся прямо сейчас на этой Земле, но ночь спустя новое знание всё еще воспринимается как Конец мира. Потому что тебе нужно местечко именно в том сердце. Местечко потеплее, понадёжнее.
Но там занято.
Ты должен знать, да или нет. Сошел ты с ума с концами или есть призрачная надежда? Оставила Ульяна тебе хоть что-то или забрала с собой вообще всё? Что-то ты почувствуешь? Чем-то спасешься?
Тебе нужен человек. Кто-то. Тебе необходимо убедиться в собственном диагнозе.
