минуту она безусловно счастлива. Они прошли мимо Корнелия, стоявшего под деревом и беседовавшего с группой поэтов. Нино холодно ему поклонилась и хотела пройти, не задерживаясь, но Платон увлек ее к стоявшей под деревом компании. Вслед за ними подошли Эло с Ахвледиани.
— Чудесная музыка, подлинный гимн победы! — начал Платон. — А финал — это же воистину шедевр! И что весьма примечательно — это то, что музыка и вообще искусство прошлых веков стоит намного выше нашего современного искусства. Я бы сказал, что кульминационная точка эстетического развития человечества — не впереди, а позади нас. Греческий идеал прекрасного — до сих пор недосягаемая высота! — говорил Платон с таким увлечением, точно сам был создателем музыки прошлых веков и шедевров древнегреческого искусства.
Корнелий не согласился с ним.
— По-моему, после греков искусство стало более содержательным, экспрессивным, оно проникло в такие глубины, которые неведомы были древним грекам.
— О каком искусстве вы говорите?
— Взять хотя бы музыку или живопись.
— Допустим, что это так, — уступил Платон. — Но скажите, у кого же после греков искусство достигло такого изящества и красоты? Кто в последующие века создал произведения, столь же совершенные, как, скажем, произведения мастеров эпохи Александра Македонского и Перикла? Их творения и по сей день являются для нас идеалом! И мы должны им подражать.
Пустив в ход все свои знания, Корнелий возражал Платону. Нино и Эло с интересом внимали их поединку. Корнелий нападал, не считаясь с возрастом и авторитетом своего противника.
— Подражание старине, — говорил он, — является с некоторых пор идеалом многих литераторов и художников. В их попытках создать нечто, подобное тому, что принадлежит давно прошедшим временам, заметен порыв старости к безвозвратно угасшей молодости.
Это сильно задело Платона.
— Я вам ничего не говорил о слепом подражании. Вы это сами выдумали или вычитали где-то! Разве приходится спорить, что у каждого произведения должна быть не только внешняя оболочка — форма, но и душа, идея, одушевляющая его?
— По-моему, мы впадаем в противоречие.
— В какое противоречие? В чем вы его усматриваете?
— Противоречие заключается в разрыве между нашей теорией и нашей практикой, — объяснил Корнелий. Он сказал «нашей», но всем было ясно, что в действительности он хотел сказать «вашей».
Платону сделалось вдруг как-то неловко и обидно. Он весь съежился и умолк. Поэтам стало жаль своего учителя и кумира. Они все разом принялись поносить Корнелия и восхвалять еще больше Платона.
Раздался второй звонок. Антракт кончился. Публика направилась в зал.
2
Второе отделение концерта началось «Неоконченной симфонией» Шуберта. В начале ее Корнелий сердито глядел на Платона, принявшего вид знатока музыки.
— Много видел я фальшивых людей, хвастунов, позеров, но такого, как этот, встречаю впервые, — с отвращением сказал Корнелий, обращаясь к Миха и Сандро. — Взгляните — вид-то какой, будто он и впрямь что-нибудь смыслит в музыке! Ведь у него никакого слуха.
«Неоконченную симфонию» Шуберта Корнелий не раз уже слушал на концертах и в доме Макашвили, записанную в прекрасном исполнении на граммофонную пластинку. Корнелий знал ее наизусть, от начала до конца. Сегодня, как и всегда, он наслаждался ею. Закрыв глаза, сразу забыл обо всем — о публике, окружавшей его, и даже о Нино. Перед ним мелькали причудливые картины, точно он переселился в какой-то неведомый мир.
Вторая часть симфонии Шуберта началась тихой мелодией. Таинственные, вдохновенные звуки уплывали в небо. Как морские волны, одна за другой набегали басовые ноты, напоминавшие звуки далекого органа. Лейтмотив, прозвучавший в начале симфонии, постепенно растворился в напряженных звуках, а затем снова появился, словно чудесный остров, неожиданно возникающий в безбрежных морских просторах. Закрыв глаза, Корнелий ясно представил себе этот остров, сплошь покрытый цветущими садами, в легкой дымке предвечернего тумана… В памяти всплывали то лилово-голубые, то синие, то зеленовато-серые, то розовые дали Черноморского побережья с его мягкими очертаниями гор, с живописными бухтами, с белыми домиками городов и сел, приютившихся у горных склонов, спускавшихся к морю…
Вдруг раздались звуки труб, точно на море поднялась буря и к берегу понеслись валы, похожие на разъяренных белогривых коней. От восторга у Корнелия захватило дух. Но вот в звуки, полные непокорного, безудержного взлета, незаметно начали проникать печальные нотки главной темы, и эта часть симфонии закончилась каким-то восторженным преклонением человека перед судьбой. Она напомнила Корнелию музыку, слышанную им в памятный час заката на реке, молитву индийцев, «молитву солнцу»…
Корнелий продолжал сидеть как зачарованный, с закрытыми глазами. Воображение рисовало ему новые и новые красочные картины. Солнце близится к закату. Наступают сумерки. Постепенно они сгущаются, словно перед глазами опускается темная завеса. Но вот она неожиданно заколыхалась, и по ней волнами побежали радужные краски…
И снова послышались отрывистые басовые звуки органа, напоминающие торжественную молитву, оратории Генделя и Баха. В поток этих звуков опять проник грустный лейтмотив, зазвенел, застыл… Так иногда в предвечерний час застывает в небе, перед тем как померкнуть, последний луч заходящего солнца.
Еще раз раздались высокие, контрастные звуки, но уже более слабые по сравнению с предыдущим фортиссимо. Начался финал. Все явственней нарастали звуки печального лейтмотива, но вскоре и они замерли.
Симфония Шуберта закончилась.
Зал загремел рукоплесканиями. Корнелий открыл глаза. Он походил сейчас на человека, возвратившегося из какого-то таинственного мира. Душа его, очищенная музыкой, казалось, не имела теперь ничего общего с прозаической действительностью, с будничными житейскими интересами. Как далеки были от него все эти филистеры и ханжи, наполнившие зал, и вместе с ними Платон, сидевший, как актер, с искусственно напряженным лицом, и Нино, походившая в этот момент на живую куклу! С наивной улыбкой наклонилась она к «великому эстету», внимая его каждому слову.
Корнелию показалось, будто Платон коснулся губами уха Нино. Она вела себя как-то странно, была неестественно оживлена, беспрестанно оглядывала публику, щурила глаза… Все это придавало ее лицу довольно глупое выражение. Улыбка исчезла с ее лица, когда она увидала в зале Корнелия. Но, отвернувшись сейчас же от него, она снова принялась кокетничать с Платоном.
«До чего же бездарно она играет свою роль!» — возмутился Корнелий.
— Давайте уйдем с этого базара! — неожиданно предложил он Сандро и Миха.
— Куда? — удивился Сандро.
— Я приглашаю вас ужинать, — ответил Корнелий.
Услышав об ужине, Миха заволновался:
— Если я не провожу жену домой, она убьет меня.
— Сейчас только десять. Концерт кончится не раньше чем в час. До окончания мы два раза успеем поужинать, — успокоил его Корнелий.
— А зачем спешить? Поужинаем после концерта, — рассудительно заметил Сандро.
— Нет, уйдем, ради бога, сейчас! Не то я пойду один.
— Я не могу, — печально заметил Миха.
— Почему?
— Не могу оставить жену и
