храмы находятся в ущелье, по которому сейчас идет поезд. От каждого из них веет древней, но вечно живой историей.
Нино подошла к Корнелию, высунулась из окна. Увидев высокую, покрытую лесом зеленую гору, она воскликнула:
— Мцхетский Зедазени! Видите?
— Вижу, — ответил Корнелий. — А вы бывали там?
— Нет.
— Очень жаль. — Корнелий рассказал о своей экскурсии на Зедазени. — Последний раз я поднялся на эту гору в прошлом году. Там монастырь и древняя крепость. Сколько вражеских нашествий она пережила! И вот до сих пор стоит, в самое небо уперлась, должно быть, решила до скончания мира стоять. Я взбирался на вышку башни. Оттуда, как на ладони, виден весь Тифлис, Кура, Арагва, Ксани… Восхитительная картина! Вечерело уже, и за тридевятью горами так хорошо был виден величественный Казбек. Озаряемый лучами заходящего солнца огромным алмазом сверкал на фоне чистого неба его белый шлем. И вдруг со стороны Казбека показался орел. Подлетев к Зедазени, хищник поднял громкий клекот и взметнулся ввысь. Потом, раскинув широко могучие крылья, сделал над монастырем «петлю» и улетел. Снова вокруг воцарилась тишина. Я, как зачарованный, смотрел на горные вершины, на хребты, на тесно сгрудившиеся голые серые скалы, и мне казалось, что я вижу землю, только что пережившую геологическую катастрофу.
Нино снова посмотрела в сторону Зедазени. Но горы уже не было видно. Поезд ворвался в глубь ущелья и наполнил его гулом и грохотом.
Стемнело. Ветер развевал волосы Нино, щекотал ими щеку Корнелия. Корнелию это было приятно, он улыбался. Девушка же защищалась от ветра, придерживая волосы рукой. Потом Корнелий, как и Нино, облокотился на опущенную раму, и теперь они касались друг друга плечами. Повернув голову в сторону Корнелия, Нино невольно смутилась, словно никогда не видела его так близко, и ей захотелось поцеловать его. Оглядела коридор. В самом конце его, у открытого окна, стояли Эло и Миха. Как всегда, Эло и сейчас пробирала за что-то мужа. «Ох, как они надоели!» — подумала Нино и снова стала смотреть в окно. Скоро поезд вырвался из ущелья на равнину, и неожиданно взору открылось звездное небо. Корнелий и Нино стали смотреть на звезды. Душа наполнилась каким-то благоговейным удивлением перед таинственным величием вселенной.
2
Нино вошла в купе.
— Неужели ты не устала столько времени стоять у окна? Уже к Гори подъезжаем. Я тебе постелила на верхней полке, — проворчала Вардо.
— Ой, нет… Пока не проедем тоннель, я не лягу.
— Я вам мешаю, вам пора спать, — забеспокоился находившийся в купе сенатор Дадвадзе и встал. Он ехал в Кутаис и пришел в купе Макашвили, чтобы скоротать время.
— Что вы, так рано ложиться! Я же сказала, что не лягу, пока не проедем тоннеля. Садитесь, садитесь, пожалуйста, — стала упрашивать сенатора Нино.
Вардо поддержала ее.
— А я и после тоннеля не лягу, я ведь не могу спать в поезде. Прошу вас, сидите. — Эстатэ взял Дадвадзе за руку и заставил его сесть. Сам он сидел у окна без пиджака, в одном жилете. Посмотрев на жену, он начал упрекать ее и дочь: — И чего ради вы всполошились? Еще и десяти нету, какое время спать! Дети вы, что ли?
Ему было неприятно, что женщины прервали его интересный разговор с сенатором.
Выездная сессия военного суда направлялась в Батум. Эстатэ возглавлял ее. Из Батума сессия должна была проехать в Поти, чтобы судить там солдат и моряков потийского гарнизона и порта за участие в восстании.
— Теперь для меня ясно, — продолжал Эстатэ прерванный разговор, — что большевики пойдут на все.
Корнелий подошел к купе и стал в дверях.
— Странные люди эти большевики, — горячился Эстатэ. — Деникинская армия подходит к Москве, в ее руках уже Киев, Харьков, Курск, а они все хорохорятся, не хотят оставить нас в покое.
— А вы не забывайте, что если в Грузии и Закавказье будет установлена советская власть, то большевики смогут нанести удар в спину армии Деникина, рвущейся к Москве, — объяснил Дадвадзе.
— А по-моему, — позволил себе вмешаться в разговор Корнелий, — Грузия много выиграла бы, если бы была на стороне Советской России. Нет никакого сомнения, что если только Деникин победит в России, то захватит и Грузию.
— А если победителями окажутся большевики, то, что же вы думаете, они молиться будут на нашу независимость? — раздраженно возразил Эстатэ.
— В программе большевистской партии ясно написано о самоопределении народов.
— Написано… И только! Неужели вы все еще не понимаете, что большевики фанатики! Они признают только свою партию, а не «патрию»: никакого отечества, никакой родины для них не существует.
— Не волнуйся, — стала успокаивать мужа Вардо. — Ясно, что в России победят или деникинцы, или большевики. Но для нас, конечно, лучше Деникин.
— Для Грузии лучше всего, если Деникин и большевики будут драться возможно дольше. Чем дольше продлится в России гражданская война, чем дольше там будут царствовать анархия и разруха, тем больше ослабеет она, тем скорее иссякнет ее экспансия на юг и на восток, а это значит, что тогда большевизм уже не сможет посягнуть на Грузию.
— Извините меня, дорогой Эстатэ, но я бы сказал, что это сатанинское рассуждение, — возразил Дадвадзе, — согласитесь, что с политикой демократической республики она никак не вяжется.
— Политика, дипломатия всегда более близки сатане, чем богу. Что же касается демократической республики и всяких других форм государственного строя, то я должен заметить, что в истории человечества они беспрестанно меняются и все снова возвращаются к старому. В общем перпетуум-мобиле. Но что бы там ни было, наилучшей, испытанной формой государственного правления является безусловно монархия.
— Нет, извините меня, — перебил его Дадвадзе, — то, что вы говорите, похуже макиавеллизма. Макиавелли и тот, знаете, стоял не столько за государя, сколько за республику. Он говорил, что республиканское правление стремится к защите общественных интересов, а государь, тиран, исходит во всем из интересов только личных.
И Эстатэ, и сенатор Дадвадзе были юристами. Они прекрасно знали историю Рима и римское право, поэтому прибегали больше к примерам из истории древнего мира. Но, конечно, не обходили и деятелей более поздних эпох.
Нино зевнула. Разговоры о политике, в которых, кстати сказать, отец не знал меры, утомили ее. У нее начала кружиться голова. Она вышла в коридор и снова стала у открытого окна. За ней последовал Корнелий. Вардо, увлеченная спором Эстатэ и Дадвадзе, даже не заметила, как дочь вышла из купе.
Дадвадзе слыл человеком русской ориентации и судьбу грузинского народа не мыслил вне союза с русским народом.
Спор продолжался.
Вардо выглянула в окно и увидела освещенный газовыми фонарями перрон.
— Уже Хашури! —
