в возвращение золотого века после полного крушения мира. Наступление золотого века Вергилий связывал с рождением чудесного младенца; в этом отношении он испытывал влияние мессианистических пророчеств Востока, переданных поздними Сивиллиными книгами, и влияние пастушеской поэмы Феокрита о рождении Геркулеса. Впоследствии люди, жаждавшие мира после кровопролитных войн, ожидали возвращения золотого века от каждого нового императора. Льстецы же, ни в коей степени не считаясь с фактическим положением вещей, прямо объявляли императоров людьми, установившими золотой век. Поэтому в каждом новом императоре видели «нового Геркулеса», того Геркулеса, которому мудрый Тиресий предрек, что он установит такой мир на земле, когда волк не будет трогать серну.
Несомненно, что один из величайших поэтов Рима, Вергилий, не ведая того, способствовал обожествлению императоров, подготовке так называемого императорского культа. Именно в этом смысле были использованы его пастушеские поэмы, в особенности четвертая эклога, где говорится о рождении чудесного младенца. Впрочем, важную роль в возрождении мифа о золотом веке сыграла и сицилийская пастушеская поэзия. Свою лепту в подготовку императорского культа внес обширный эпос «Энеида». Вергилий, излагая историю спасения Энея, его скитаний и прибытия в Лаций, замечает, что прорицания, полученные Энеем, и украшения на щите Энея уже предсказывают будущее: правление семьи Юлия, происходящей от Энея, а также правление приемного сына Юлия Цезаря — Августа, установившего золотой век. Христианство также по-своему понимало мир в период Августа: церковная литература видит проявление сущности Иисуса Христа также и в том, что он захотел, чтобы его рождение было озарено светом мира. Но христианская легенда уже с иронией относится к тому, что Август, император-язычник, мог установить вечный мир. Как гласит эта легенда, Аполлон предсказал, что мир Августа будет существовать до тех пор, пока дева не родит сына. Ясно, что мир будет существовать вечно, говорили римляне и поставили алтарь «вечному Миру», который в ночь рождения Иисуса развалился. Но поскольку этот алтарь (Ага Paris) был действительно выстроен, он представлял собою создание римского классического искусства, конгениальное поэзии Вергилия. С другой стороны, легенду о золотом веке ничто не могло исказить более, чем применение ее символов после окончательного падения Римской республики официальными льстецами для восхваления самых кровожадных деспотов. Впоследствии же церковь, союзница феодалов, использовав христианско-евангельский вариант этого мифа, смогла выковать новые цепи для сознания угнетенных и эксплуатируемых трудящихся.
Кибела
В окрестностях Трои, на горах Диндиме и Кибеле, а также на прекрасной Иде, омытой источниками, любила жить Мать Богов. Когда же Эней перенес Трою на италийские поля, богиня также чуть было не последовала за кораблями, перевозившими святыни. Но она поняла, что еще не пришло время для того, чтобы Рок потребовал ее божественного присутствия в Лации, и поэтому осталась в прежних местах.
По прошествии длительного времени могущественный Рим насчитывал уже пять столетий своего существования, и, когда он возвысился над покоренным миром, жрец заглянул в Сивиллины книги и прочел там следующее:
— Недостает Матери: отыщите Мать, римляне! А когда она явится, примите ее с чистыми руками!
Но отцы не поняли двусмысленного, туманного пророчества. Они не знали, кто такая Мать, кого недостает и для чего следует ее искать. Аполлон, у которого они попросили совета, ответил так:
— Примите к себе Мать Богов. Ее вы можете встретить на горе Иде!
Тогда за ней были отправлены знатные послы.
Царем во Фригии тогда был Аттал. Сначала он отказал римлянам в их просьбе. Но сотряслась с гулом земля, и в глубине святилища сама богиня произнесла:
— Я хочу, чтобы за мной пришли. Немедленно отпусти меня в путь, в который я отправлюсь добровольно. Рим достоин того, чтобы туда пришли все боги.
Испугался царь при звуках ее голоса.
— Так иди же, — сказал он. — Но ты и так остаешься нашей, ведь и Рим ведет свое происхождение от фригийских предков.
В ответ на это множество топоров принялись рубить деревья, такие же, из каких когда-то спасающийся Эней построил свои корабли. Тысячи рук соединились в работе, и вскоре был готов к принятию Матери Богов-небожителей огромный корабль с выжженными на нем украшениями.
Богиня спокойно и в безопасности проплыла по волнам своего сына Нептуна через Геллеспонт, мимо греческих островов, обогнула южные берега Италии, проплыла мимо Сицилии и достигла устья Тибра.
К гавани Остия навстречу ей вышел весь Рим: всадники, сенат и простой народ. Вышли матроны с дочерьми и невестками. Вышли и хранительницы священного огня — весталки.
Хотели протащить пришедший издалека корабль по руслу реки канатами. Натянулись канаты. Мужские руки изнемогали, но судно не двигалось. Каждый тянул изо всех сил. Мощные усилия сопровождались криками. Но корабль стоял без движения, словно остров посреди моря. По чудесному знаку ноги мужчин как бы вросли в землю.
Была там одна женщина, Клавдия Квинта, красота которой была достойна ее благородного происхождения. Это была женщина непорочной жизни, но в ее чистоте сомневались, ее доброму имени повредили сплетни, ее коснулись ложные обвинения. Ее нарядная одежда, красивая прическа, любовь к легкой болтовне говорили против нее, по мнению суровых стариков. Сама она, уверенная в своей правоте, лишь смеялась над ложными пересудами, но люди охотно верили плохому.
Теперь эта подозреваемая в грехах женщина отделилась от толпы почтенных матерей и погрузила обе руки в чистую воду реки. Трижды она полила этой водой свою голову, трижды подняла руки к небу. Тот, кто видел это, думал, что она лишилась рассудка. Ее распущенные волосы касались колен, а взгляд застыл на изображении богини. Уста ее произнесли следующие слова:
— Услышь меня, милостивая богиня, Мать Богов. Услышь мою мольбу, с которой я склоняюсь до земли. Сомневаются в моей невинности. Если ты признаешь меня виновной, то и я признаю, что этого заслужила, и буду готова принять смерть и наказание. Но если я невинна, то ты оправдаешь мою жизнь и в своей чистоте ты снизойдешь к этой чистой руке.
Сказав это, она коснулась каната и потянула его. Богиня сдвинулась с места, последовала за женщиной, тем самым дав доказательство чистоты этой женщины. Радостный крик народа долетел до неба.
Так достигли поворота Тибра.
Наступила ночь. Канаты привязали к стволу дуба. Утолив жажду и поев, все предались легкому сну.
Рассвело. Канаты отвязали от дуба. Посыпали фимиам на огонь наскоро сделанного алтаря. Перед увенчанным кораблем принесли в жертву еще не бывших в работе животных.
Там, где быстрые воды Альмона впадают в Тибр, одетый в пурпур седой жрец омыл в воде Альмона статую богини и ее священные атрибуты. А в это время его товарищи ликовали,
